Театр во время чумы

Во всяком случае, то, что принято определять сухим словосочетанием «литературная основа» и что нынче считается возможным хорошенько потрепать, покромсать да ненароком и выбросить, в «Эрмитаже» цветет, пахнет и дает, между прочим, превкусные плоды.

Литературно приготовленное суФФле

Актеры Михаил Горский и Евгений Фроленков в роли молодых людей (фото: ИТАР-ТАСС)

Фрагментарность спектакля заявлена в названии и бросается в глаза. «Маленькие трагедии» из-под руки Левитина вышли здорово сокращенными, тщательно перетасованными и приправленными к тому же пушкинской лирикой, его же оскорбительным посланием Геккерну и совершенно неожиданным (впрочем, только не в «Эрмитаже») стихотворением Александра Введенского.

Однако успокойтесь, дорогие и уже готовые вознегодовать блюстители российской словесности, – ни одно солнце русской поэзии при создании спектакля не пострадало! Как хороший хирург, Михаил Левитин умеет безжалостно кроить, резать и штопать так, что это никоим образом препарируемому не вредит и даже идет на пользу – спектаклю, разумеется. Сложенный из кусочков, сценок, песенок, эпизодов, он буквально на глазах срастается в какое-то очень важное и многозначительное целое.

Появление Председателя (Дарья Белоусова) начинает «ЧЧЧуму» в «Эрмитаже». Расположившись в кресле, поставленном в ряду зрительских мест на небольшом возвышении, он (она?) принимается властно руководить происходящим. И не успевшая еще и пяти минут спокойно просидеть публика будет им призвана выпить стоя в честь почившего весельчака Джаксона. И никто не решится уклониться от этого приказного приглашения. Даром что Джаксон (Александр Скворцов), невинно улыбаясь, время от времени заглядывает на сцену и почившим вовсе не кажется.

Председатель задает ритм происходящему то явно – выстукивая для актеров темп, повелевая, – то исподволь, незаметно. Даже молчаливая и неподвижная его фигура в щегольском трауре значительна и трагична.

Маленькие трагедии большого дома

Дарья Белоусова в роли Председателя в спектакле «Пир во время ЧЧЧумы. Фрагменты» (фото: ИТАР-ТАСС)

Между тем на сцене сменяют друг друга пушкинские персонажи – нисколько не трагичные, забавные, милые, довольные собой, правда, иногда не слишком довольные судьбой и окружающими. Барон (Борис Романов) из «Скупого рыцаря», образ которого как-то вполне естественно сросся в «ЧЧЧуме» с образом Сальери, рассыпает золото и физической болью переживает беспутность своего сына (Сергей Олексяк).

Тот, в свою очередь, бродит по сцене, смешно хлопая по бокам руками, как птенец-переросток, и утрированно заунывным баском жалуется на безденежье. Лаура (Анна Носатова) порхает в коротеньком розовом платьице, попискивает, пробуждает здоровые инстинкты у стайки поклонников, а Дон Карлос (Геннадий Храпунков) между тем предлагает ей задуматься о бренности всего сущего.

Леда (Ольга Левитина), обнаженная и пышнокудрая, восставшая из ванны с пеной, пропевает с интонациями школьной наставницы урок «розам, девам красоты». А Моцарт (Евгений Кулаков), хохочущий, счастливый и гениальный, играет «Реквием» (за мрачностью замененный увертюрой из «Свадьбы Фигаро») вниз головой на перевернутом и подвешенном к потолку рояле.

Весь этот карнавал легкомысленного театра, радость творчества, младенческая веселость – и есть тот самый пир, который во время чумы. Чума же, или «ЧЧЧума», как ее пишут и произносят, зловеще шипя, в «Эрмитаже», – все остальное, вялотекущее, тоскливое, полное нелепых и несправедливых несчастий, – в общем, жизнь.

Чума вторгается в пир по мановению затянутой в черный атлас руки Председателя. Так, вызванная им огненно-рыжая, пепельно-бледная Мэри (Ирина Богданова) поет свою печальную песню, мгновениями срываясь в страшный надсадный крик. И Луиза (Катя Тенета) в кошмарном забытьи грезит видением телеги с лепечущими мертвецами.

На эту тему
• Девочки с взглядом волчиц
• Утопия в Молодежном театре
• Квартет И кролики
• Сгоревшие на работе
• Смерть Тарелкина. Эпизод четвертый
• Особенности национальной медицины

Чума нарушает пир и самовольно, терзая воспоминаниями об умерших казавшегося неуязвимым Вальсингама. Взъерошенный, захлебывающийся от раздражения и горя Александр Сергеевич (Арсений Ковальский) сам врывается время от времени на сцену с известным обвинительным преддуэльным посланием на устах, тараторит, скрипит пером и собственным примером подтверждает, что ч-ч-чума жизни, будь она неладна, не минует никого.

Михаил Левитин, впрочем, далек от того, чтобы чрезмерно переживать по этому поводу. «Телегой жизни» в исполнении «автора» и необычайно ей созвучной «Элегией» Введенского, которую читает Владимир Шульга, диалогом и полным взаимопониманием двух поэтов режиссер приводит к согласию бытовые и философские антитезы, на которых строится спектакль. Ведь молодость невозможна без вечно враждебной ей старости, жизнь не была бы сама собой, не заканчивайся она неизменной смертью, а без страшной ч-ч-чумы неоткуда было бы взяться бесшабашной, беспечной веселости пира.