Наука разлуки

Ибо стихи – это вообще не предсказание. Поэт – это же не гадалка на базаре…

Я изучил науку расставанья
В простоволосых жалобах ночных.
Жуют волы, и длится ожиданье,
Последний час вигилий городских;
И чту обряд той петушиной ночи,
Когда, подняв дорожной скорби груз,
Глядели вдаль заплаканные очи
И женский плач мешался с пеньем муз.
Кто может знать при слове «расставанье» –
Какая нам разлука предстоит?
Что нам сулит петушье восклицанье,
Когда огонь в акрополе горит?
И на заре какой-то новой жизни,
Когда в сенях лениво вол жует,
Зачем петух, глашатай новой жизни,
На городской стене крылами бьет?
И я люблю обыкновенье пряжи:
Снует челнок, веретено жужжит.
Смотри: навстречу, словно пух лебяжий,
Уже босая Делия летит!
О, нашей жизни скудная основа,
Куда как беден радости язык!
Все было встарь, все повторится снова,
И сладок нам лишь узнаванья миг.
Да будет так: прозрачная фигурка
На чистом блюде глиняном лежит,
Как беличья распластанная шкурка,
Склонясь над воском, девушка глядит.
Не нам гадать о греческом Эребе,
Для женщин воск, что для мужчины медь.
Нам только в битвах выпадает жребий,
А им дано гадая умереть.

... Предсказание в стихах – дело простое, нетрудное.

Любой, даже второстепенный поэт может похвастаться тем, что что-то предвидел (если успеет). А любой – и, как правило, второстепенный – читатель такие вещи больше всего и любит в стихах. Потому что ничего в этом не понимает: ни в том, что такое стихи, ни в том, зачем они нужны. Ибо стихи – это вообще не предсказание. Поэт – это же не гадалка на базаре.

На эту тему
• Стихи о новогодней елке
• Собака без языка
• Голый Тютчев
• Время любить Цветаеву
• Евгений Евтушенко: «Поэт существо исповедальное»

Поэтому ему вообще неинтересно заниматься собственной жизнью. Ну умрет он под забором или в крещенские морозы, какая разница. То есть человеку в нем это, конечно, интересно (и про возможность не умереть – тоже), но поэт, когда пишет, не совсем человек. Он говорит не про себя. И поэтому отлично видит десять других вариантов и своей, и чужой судьбы. И прописывает он их (потаенно) тоже все. Но потом его настигает конец и линия жизни становится бедной, единственной. Всем понятной.

И теперь из него можно уже делать куклёныша, который всю жизнь думал о том, как он умрет. Ужасно.

... Но в случае со стихотворением Мандельштама меня все-таки поражает это совпадение. И то, что Надежда Яковлевна смеялась над этими последними строчками, и то, что Мандельштам меньше всего был похож на воина, и то, что увели его в никуда, в лагерь, в беспамятство и безумие, на помойку, и то, что гадала она, жив он или нет, и не знала, а потом догадалась, но писала уже в пустоту – письмо для мертвого человека – и что всё так и сбылось.

«...Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память.

Осюша – наша детская с тобой жизнь – какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь. Теперь я даже на небо не смотрю. Кому показать, если я увижу тучу?

(... ) Мы как слепые щенята тыкались друг в друга, и нам было хорошо. И твоя бедная горячешная голова и все безумие, с которым мы прожигали наши дни. Какое это было счастье – и как мы всегда знали, что именно это счастье.

Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному – одной. Для нас ли – неразлучных – эта участь? Мы ли – щенята, дети, – ты ли – ангел – ее заслужил? И дальше идет все. Я не знаю ничего. Но я знаю все, и каждый день твой и час, как в бреду, – мне очевиден и ясен.

Ты приходил ко мне каждую ночь во сне, и я все спрашивала, что случилось, и ты не отвечал.

Последний сон: я покупаю в грязном буфете грязной гостиницы какую-то еду. Со мной были какие-то совсем чужие люди. И, купив, я поняла, что не знаю, куда нести все это добро, потому что не знаю, где ты.

Проснувшись, я сказала Шуре: Ося умер. Не знаю, жив ли ты, но с того дня я потеряла твой след. Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня. Знаешь ли, как люблю. Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе... Ты всегда со мной, и я – дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, – я плачу, я плачу, я плачу.

Это я – Надя. Где ты?

Прощай. Надя».