Лестница в небо

Интровертные персонажи Янковского вызывают в памяти массу примеров из западного кинематографа – от немногословных ковбоев Клинта Иствуда, диковатого Депардье до молчаливого лузера Микки Рурка. И все-таки прямых аналогов нет. То, что делал Янковский, гораздо сложнее и специфичнее.

На эту тему
• Умер Олег Янковский
• Михалков: Олег Янковский унес с собой тайну
• Янковского похоронят на Новодевичьем кладбище
• Прощание с Олегом Янковским состоится 22 мая
• Истерика наркоманки

Мы-то знаем, от чего убегал «человек убегающий» в романах Маканина и фильмах Балояна. От вранья и показного энтузиазма, от гнусного самодовольства победителей и хозяев жизни. От всего того, от чего так хочется убежать и сейчас, глядя на сверкающую рекламами Москву, клипы эстрадных конкурсов и толпы, перемещающиеся от прилавка к прилавку.

От самого себя, в конце концов. Потому что герой «Полетов во сне и наяву», «Мюнхгаузена», «Цареубийцы» и «Ностальгии» – мягко говоря, не идеал. Он много врет, сам не знает, чего хочет, живет бессмысленную, пустую жизнь, мельтешит и доставляет неприятности близким людям.

Но вот знания о том, что можно жить лучше, интереснее, волшебнее и честнее, – этого у него никто не отнимет. Недаром же на лице у героев Янковского так часто мелькает загадочная улыбка, обращенная внутрь себя. Знание о лучшей, иной жизни стеной отделяет этого человека от окружающих. Летать он уже не может, но ему, по крайней мере, снятся полеты. Одного взгляда на него достаточно, чтобы безошибочно определить – чужой.

Чужие все. И царь в «Цареубийце», и сорокалетний Сергей в «Полетах», и уж тем более русский писатель в Италии, герой «Ностальгии» Тарковского. Вопрос – почему. Ведь никто из них не является носителем какой-то великой идеи. Просто надоело все до чертиков. Уехать бы, убежать, улететь. Но в глазах окружающих – скука, самодовольство, деньги, сознание правоты.

В «Двух товарищах», одном из первых фильмов, где снялся молодой Янковский, его герой раскрывает рот раза два. А все остальное время просто молчит и смотрит. И еще у него какая-то подозрительно старорежимная пластика. Как будто белогвардейца переодели. Он такой же посторонний в красном стане, как герой Высоцкого – в белом. Свой среди чужих, чужой среди своих. Как угодно.

Такого героя родил душный, насквозь фальшивый мир 70-х годов, разгар застоя. В нем нет ничего общего с шумными, победительными идеалистами 60-х. Этот человек обречен, рассчитывать ему не на кого. Есть лишь одна задача, примерно такая же, как у нас сейчас: сохранить достоинство, не потерять идеалы, как-нибудь дотянуть до лучших времен. Когда опять ненадолго кончится торжество большинства, можно будет жить своей, а не чужой жизнью.

Все, кто писал о Янковском, удивлялись тому, как его простецкая внешность сочеталась на экране с благородством манер. По любому из движений угадывался аристократ. Источник этого аристократизма – тот же. Наличие принципов и идеалов в беспринципную и прагматическую эпоху. Аристократ ведь не человек действия. Он хранитель традиции. А антураж неважен: запущенная холостяцкая квартира, замшелое конструкторское бюро, психбольница. Какая разница. Важна эта загадочная улыбка, похожая на гримасу человека, задыхающегося в безвоздушном пространстве. В зеркало смотреть страшно, за дверь выходить противно. Но он все равно выходит.

Все это по-простому называется образом лишнего человека. Великой находкой русской литературы. А в 70-е – и кино, к чему приложил руку Олег Янковский. А ведь, ей-богу, лишний человек гораздо симпатичнее человека побеждающего и покупающего. Лузер симпатичнее винера.

Куда-то ушла из России эта традиция – проигрывать с достоинством. С улыбкой. Как тот самый барон Мюнхгаузен.

В «Мюнхгаузене» много сильных моментов и исторических фраз. Но самый сильный эпизод – заключительный. Помните? Янковский произносит свой монолог. Тот самый – «Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!». И карабкается по бесконечной лестнице, уходящей куда-то в небо. Лестница не кончается, пушка не стреляет, а он все перебирает руками. И улыбается, улыбается.