Максим Кононенко: Больше ада!

Когда-то, в самом конце восьмидесятых, когда я регулярно ездил на электричках в Ленинград, а с Московского вокзала шел прямо на Рубинштейна, 13, в рок-клуб, меня всегда охватывало разочарование эпохой. Я слишком поздно родился, – говорил я себе, – всё самое главное в моей стране уже произошло. Теперь, когда гласность и все такое, когда первые секретари комсомола растеряны, а гэбня (тогда, кстати, еще и слова-то такого не было) потеряла всяческий интерес к людям с торчащими крашеными волосами, – теперь уже не станешь крутым.

Мне казалось, что Цой, Майк и БГ – суперзвезды не потому, что они гении, а просто потому, что они вовремя начали. А я катастрофически не успел

Зато крутым очень легко было стать, когда страна пребывала в маразме. Когда родители запрещали мне рассказывать анекдоты про Брежнева. Когда каждое летнее утро в пионерском лагере я в красном галстуке барабанил марш на линейке, а отличившийся в предыдущий день пионер поднимал государственный флаг. И триста пионеров смирно стояли. Я всё это помню, да – но тогда я был слишком мал, чтобы стать крутым. А когда я окончил школу и выпорхнул, так сказать, из гнезда – маразм, мне казалось, закончился.

Маразм рушился прямо на глазах, от монумента эпохи отваливались целые культурные пласты – как айсберг разваливался, видели, наверное, на National Geographic. Да, ты мог взять гитару и петь – но ведь поздно уже! Теперь каждый дурак может взять гитару и петь, но стадионы собирают лишь те, кто взял гитару, когда ты был школьником. Так мне казалось тогда. Мне казалось, что Цой, Майк и БГ – суперзвезды не потому, что они гении, а просто потому, что они вовремя начали. А я катастрофически не успел.

Да, я правда так думал! Искренне думал! И распивая с сокурсниками дешевый портвейн из шампанских бутылок где-то под Вереей, и распивая с ними же солнцедар на птицефабрике под Каширой, и распивая сомнительный коньячный спирт из канистры на Преображенке, закусывая его одним рафинадом, я все время думал о том, что уже опоздал. А раз я опоздал – то не стоит и дергаться. И до двадцати пяти лет вел такой вот довольно растительный образ жизни, лучше всего характеризуемый мудрой формулой: «Если не знаешь, что делать, не делай ничего».

И вот какой важный для этого повествования эпизод мне запомнился из того растительного существования опоздавшего к раздаче жизни оболтуса. Осень девяносто первого года. Какой-то приокский совхоз под Серпуховом. Три картофельных поля – на одном мы, пятикурсники уже МИРЭА, преимущественно мужского и довольно лапидарного (такова профессия) института, в котором (что немаловажно) тогда учились одни москвичи. Ну то есть на поле практически никого нет – все пьют белое типа портвейна и крепкий виноградный напиток.

На втором поле – девочки из третьего меда. Старательно и безропотно собирают в земляных бороздах пропущенную комбайном картошку.

И третье поле – изгнанные после путча из Москвы сотрудники КГБ. На всем поле – несколько групп мужчин, человек по пять–шесть. Стоят, курят и шепчутся.

И вот как-то вечером мы сидим в полузаброшенном пионерлагере на берегу Оки, пьем, что Господь послал, и в дверь заходят те самые, с третьего поля. Три здоровых мужика.

Приглашаем за стол. Они соглашаются. Пьем, поем песни, о чем-то болтаем невнятно. И вдруг среди всего этого довольно мутного вечера один из кагэбэшников говорит фразу, которую я с тех пор вспоминаю тысячи раз.

Он говорит: «Вы что думаете, все закончилось, что ли? Всё только начинается!»

Эх, где-то теперь эти три мужика. Может, поднялись на китайской контрабанде. А может, и погибли в Чечне.

Но ведь как был прав тот неизвестный теперь кагэбэшник, который осенью девяносто первого года, после катастрофы ведомства, уверенно сказал мне, идиоту: «Ничего не закончилось!»

И я даже не про то, что случилось в девяносто девятом, когда КГБ вернулся. Нет. Тот мужик сказал гораздо более глубокую вещь! Он сказал, что вернется всё то, что мне казалось уже безвозвратно утраченным.  Может быть, это вообще был божий посланник.

Потому что всё возвращается. Возвращается маразм начала восьмидесятых. Он возвращается в полный рост, с законопроектами о защите нравственности и уголовной статьей за клевету. С законами о пропаганде гомосексуализма и педофилии. И до запрета анекдотов о Путине осталось, поверьте, недолго. И до закона о богохульстве – тоже. И до уголовной статьи о мужеложстве – тоже.

И у молодых снова открываются бесконечные перспективы. Да что там открываются – молодые уже вовсю этими перспективами пользуются! Напялил на себя дурацкую вязаную шапку, залез на амвон фальшивого храма – и вот ты уже мировая суперзвезда! И Ред Хот Чили Пепперз с Мадонной пишут тебе свои письма.

И, поверьте, чем больше бреда они понапишут и напринимают – тем шире и заманчивее будут эти возможности. Больше ада, законодатели! Больше чертова ада! Творите, делайте страну такой, чтобы в ней снова могли появиться поэты! Чтобы в ней снова появилась культуроопределяющая литература! Закручивайте свои гайки, забивайте свои гвозди в гроб слюнявой хипстерско-интеллигентской свободы!

Только тогда появится настоящая, внутренняя свобода. Только тогда появится молодая шпана, что сотрет, наконец, с лица земли тех, кто так давно этого ждет.

И пусть они отомстят за меня тому бездарному времени, на которое пришлась моя юность.