Михаил Соломатин: День России

Первые считают, что Декларация о государственном суверенитете РСФСР отняла у них возможность жить в сверхдержаве, для вторых новая Россия – кладбище надежд на превращение СССР в подобие США или Евросоюза. Двадцать лет мы живем в прошлом, требуя, чтобы нам вернули детскую мечту. За все это время в нашем обществе так и не появилось поколение «взрослых» граждан, способных не только выклянчивать у родителей игрушки, но и самостоятельно предлагать стране новые идеи. При этом люди, готовые поддержать правительство, судя по результатам выборов и социологическим опросам, в стране есть и в немалом количестве, патриотов великого прошлого (понимаемого, впрочем,  по-разному) еще больше, а вот людей, которым бы нравилась сама страна, почти что и нет. Какое там! Политики, депутаты, ведущие популярных телепрограмм бравируют тем, что не понимают, «от кого у России суверенитет».

Общество потребления кушает, а не производит идеи

Мы оказались в уникальной ситуации. Можно одобрять или проклинать случившийся в 1991 распад страны, можно как угодно относиться к СССР, к Ельцину, Путину и Медведеву, к советским, западным или традиционным русским ценностям, но нельзя до сих пор жить в давно исчезнувшей, а то и никогда не существовавшей стране. Нельзя требовать от реальности, чтобы она сжалилась и начала соответствовать нашим мечтам. Вернее, какой-то процент маргиналов, «взрослых детей», допустим и даже полезен для социума, но не может же все население страны быть маргинальным!

На самом деле нашему обществу недостает не чего-то конкретного, не каких-то социальных и культурных благ, которые были (или якобы были) раньше, и даже не национальной идеи, а жизненной силы. Желания сделать жизнь лучше. А без этого никуда, хоть ты тресни.

Зрелость нации определяется способностью принять действительность такой, какая она есть

Увы, никому и в голову не придет посчитать создавшуюся ситуацию угрозой национальной безопасности, но это так и есть. У социума почти не осталось сил, чтобы накачивать страну новыми идеями, новыми смыслами. Это обстоятельство является главной, «матричной» угрозой, поскольку именно идеи, а не деньги и не оружие дают возможность решать стоящие перед страной проблемы. Перестанет работать «мотор» – встанет все. Это можно продемонстрировать на простом примере. Говоря, что в СССР из-за дружбы народов не было национализма, мы не осознаем, что эта дружба не была какой-то данностью, что она не свалилась с неба, а выковалась в горниле страстей, философских идей и яростных споров. Теперь даже сложно сказать, сколько энергии, труда и жизней ушло на поддержание жара в этом горне. То же самое с патриотизмом, с массовым героизмом, с самопожертвованием во имя науки и искусства. Ничего из этого не существовало «само по себе», в основе всего лежала огромная энергия. Сохранится эта энергия – воспроизведется все вновь в полном объеме: и Лев Толстой, и космос, и дворцы пионеров. Не станет ее – расплав застынет в печи «козлом», и тогда пиши пропало.

Отказываясь признать День России своим праздником, а новую Россию – своей страной, мы расписываемся в отказе вкладываться в нее. Я не говорю о причинах и основаниях, но это четкая декларация: «выдайте нам то, что должны, но мы уже не станем оставлять наследство тем, кто будет после». Не будет вам больше ни Достоевского, ни Гагарина. Объяснительные записки с изложением уважительных причин для нелюбви к новой России – вот все, что от нас останется. Сергей Павлович Королев и академик Лихачев несколько лет провели за решеткой, и на эту страшную несправедливость они ответили стране тем, что сделали ее великой. Не страна теперь другая, а люди другие.

Нынешняя Россия – ребенок, мать которого умерла при родах

Оптимисты уверяют, что нынешняя молодежь, не заставшая СССР, будет относиться к 12 июня лучше. Вероятно, так и получится, но я не считаю это поводом для оптимизма. Одного ровного отношения недостаточно – нужно гордиться своей страной. Разумеется, пока в новой России гордиться особенно нечем, и многие из нас любят иронизировать на этот счет. Но иронии не нужно, а нужно наше искреннее желание, чтобы поводы для гордости появились.

Для сравнения напомню про первые десятилетия советской власти, когда молодые поколения были «прогрессивнее» своих родителей. Та молодежь отличалась от «стариков» тем, что выступала носителем более передовых идей, а нынешняя – только молодостью. Никаких идей у нее нет, есть обычные жизненные представления, как у любого человека. Идеи остались у прошлых поколений, и если кому-то из молодежи приходит сейчас в голову какая-то выходящая за рамки повседневности мысль, то она почти неизбежно тяготеет к «героическому» царско-советскому, доельцинскому периоду.

Разумеется, ситуация безыдейности характерна не только для России. Общество потребления кушает, а не производит идеи. Возмутителями спокойствия становится новый лифчик Кристины Агилеры, выход блокбастера Джеймса Кэмерона или презентация очередного гаджета от Стива Джобса. Источник вдохновения перемещается из бескрайнего будущего в уютное настоящее. Но России гораздо сложнее спрятаться в настоящем, поскольку ее настоящее не слишком уютно, а сама страна в географическом и политическом отношении выглядит редукцией своей предшественницы. Поэтому наше общество двадцать лет не решается признать очевидное и живет в двух измерениях: телом – в России, душой – где-то в прошлом. Но эта реальность уже никуда не исчезнет. Двадцать лет – огромный в исторических масштабах срок. У нас больше нет возможности плыть по воле волн, пора куда-нибудь направить корабль.

Зрелость нации определяется способностью принять действительность такой, какая она есть. Пора уже признать своим тот дом, в котором мы оказались, и начать что-то в нем делать. Но так получилось, что ныне живущие поколения, едва ли не все, родившиеся после войны, не были самостоятельными и ответственными. Ни народ в целом, ни элиты. Все как-то катилось само, и сейчас мы не знаем, как быть дальше.

Нынешняя Россия – ребенок, мать которого умерла при родах. Ребенок сохранил все черты матери, но каким он вырастет, пока не известно. Он может стать похожим на нее и достойным ее, может стать лучше или хуже. Но нам теперь надо его растить и воспитывать. А мы все никак не соберемся с силами.