Владимир Мамонтов: Про девичник

По 23 февраля «Геликон-опера» давал сюрпризные спектакли, которые называются «Девичник». Поют только солистки и женский хор. В этот раз они пели советские песни.

Советский Союз вам был плох? Это смотря на каком фоне. На фоне альпийских конфедеративных лугов Швейцарии – да, слабенько. На фоне Кущевской, пальбы в Кабардино-Балкарии – неплохо

Нет, ну так нельзя! Мне с моей, как говорят, несколько даже болезненной приязнью к советской цивилизации, от которой нынче лечат электричеством, противопоказано получать такие подтверждения ее силы и обаяния. Это как устроителям чудесного Сколково узнать, что потерянный сорок лет назад луноход все еще подает сигналы, зимуя на Луне.

Чтобы как-то объяснить живучесть этих песен, фильмов и стихов, сторонникам болонского процесса и борцам с патернализмом государства (см. статьи Н. Белых «Накопи на пенсию сам, чувак», «Дополнительные сборы с граждан на устройство их нелепой жизни», «Новый Наф-Наф, или Как в России самому восстановить жилище после стихийного бедствия») надо утверждать: спокойно, просто это было время молодости поколений, неистребимо тянувшихся к счастью сквозь гранитную тяготу тоталитаризма.

Но объяснять мало: думаю, такие спектакли надо запретить. Иначе тяга к справедливости, счастью, любви, чувствам простым и широким, к любознательности и энергии, радости и доброте – короче, притягательная, хотя отчасти и иллюзорная, гагаринская сила небессмысленной жизни может  возобладать. И каюк ЕГЭ. Могут не успеть всех загнать в пользователи, в потребители, в планктон, в лемминги.

Советский Союз вам был плох? Это смотря на каком фоне. На фоне альпийских конфедеративных лугов Швейцарии – да, слабенько. На фоне Кущевской, пальбы в Кабардино-Балкарии – неплохо. На фоне яхты миллиардера, паркующейся на Неве вместо «Авроры», песенка «И гонит, гонит лодочку попутный ветерок» звучит издевательски. А, может, и революционным призывом: ветерок-то лодочку гонит. На фоне покупки мест в вузы, Госдуму и на высокие должности нехитрые слова «кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет» звучат вообще издевательски. Вызывающе. Они несут угрозу строю, их надо признать экстремизмом.

Кто не помнит, это песенка Роберта из фильма «Дети капитана Гранта». Он там лезет по веревочной лестнице и поет. (Там еще увертюра будоражащая, абсолютно и закономерно созвучная с более поздней темой из «Индианы Джонса», темой скаутства и первопроходчества). Я лез вместе с Робертом по веревочной лестнице моей жизни, уверенный в том, что кто хочет, тот добьется. Я был тихий ребенок, рано надевший очки, я страшно робел, когда ездил в первые журналистские командировки, но Роберт навсегда поселился во мне. И я до сих пор уверен в том, что в День защитника Отечества так прекрасно выводила Майя Барковская, солистка «Геликона»: ветру надо петь про звериный запутанный след. Про шорохи лесные. Про мускулы стальные, про радость боевых побед. Ветру полагается поддерживать первопроходческое в человеке, быть зорким, памятливым, веселым ветром – ну, хоть изредка. Хоть через раз с мусорным.

На сцене «Геликона» декорацией, кстати, стояла щербатая полусфера летней парковой эстрады. И девочка спросила у мамы, сидящей сзади: это что, старая обсерватория? Откуда ей знать, что с таких эстрад прежде пели теплыми вечерами? Но слова про обсерваторию – сильные, угадала девочка. Только телескоп направлен в прошлое.

Помню, на экзамене в университет попался мне билет про развитие капитализма в России в восемнадцатом веке. То есть отвечать надо было про реформы Петра. Но я так волновался, что ответил про развитие капитализма в веке девятнадцатом. Экзаменатор (очки в черной оправе сползли на кончик белесого пергаментного носа) слушал с сухим выражением лица, не перебивая. Потом проскрежетал: «Вы ни слова не сказали по теме». Я похолодел. Как так? «Вчитайтесь в название вопроса». И тут я понял, что римскую цифру века прочел неправильно! «Можно я подготовлюсь и отвечу про восемнадцатый? – спросил я, отпотевая, как мандарин с мороза. – Просто сяду, соберусь с мыслями – и отвечу». Человек в тяжелых очках, казалось, меня не слышал. Он думал о чем-то, глядя в окно.

Потом он взял разграфленный лист.

– Еще и про восемнадцатый? Про девятнадцатый вы все верно рассказали. Это будет несправедливо, – сказал он, словно очнувшись от каких-то своих мыслей. – Справедливости вообще мало. Минус один балл за несобранность. Четыре.

Я очень хотел пятерку. И обиделся, на него, на себя, дурака... Зря обижался. Не от всех несобранностей в жизни уберегла меня эта четверка, ох, не от всех. Но от многих. Пергаментный нос, по сути, пропустил меня в мою дальнейшую жизнь единственно правильной дверью. Я этот пергаментный нос навсегда запомнил – а после узнал и извилистую биографию. Его обладатель был не просто преподавателем и знатоком истории. Он эту историю творил, и на фронте, и там, про что не любил рассказывать, потом хлебал тюремной ложкой; потом думал, чего натворил – и, словно возвращая долги, исправляя кривизну мира, священно блюл справедливость. Он собирал советские патефонные пластинки и почему-то особо любил слушать ту песню, что, конечно же, со сцены «Геликона» спела Наталья Загоринская этим вечером: «Так порою и молчанье нам понятней всяких слов».

Некоторые вещи гораздо больше слов, которыми обозначаются. «Советский Союз» не вмещает собственного содержания, потому что его никогда больше не будет на этой части суши и вод, но силы, которыми он сращивался (и разрывался), никуда не делись. И я не только о зале, рыдавшем под а капелла Ларисы Костюк с хором «Каким ты был, таким остался». Я еще и про объявление, которое оборвал со столба в Бишкеке: квалифицированные киргизские швеи приглашались на работу в Санкт-Петербург шить чехлы для автомобилей «Хенде». В каком-то горячечном сне, криво, косо, словно соперник Терминатора из капель, молдаванскими плиточниками и таджикскими дворниками само собирается то, что было страной, способной швейную машинку доставить в Киргизию и сделать умеренно счастливой квалифицированную швею, которой нынче в промозглом Питере обещают агромадные по бишкекским нормам деньги – 500 долларов, но не обещают мужа, орла степного, счастья, равенства, справедливости и веселого ветра.

Скажете, другие времена; скажете, она и не ждет орла. Ждет! Все ждут! Как миленькие! То, что звенит в советских песнях, герой последней книги Пелевина называет враньем, «в котором присутствовала и правда, которую так же трудно отделить от лжи, как раковые метастазы от здоровой плоти». Первый киргизский космонавт, их орел, их Гагарин – по национальности узбек. На фоне того кровавого, звериного, что происходит сегодня меж узбеками и киргизами в Киргизии,  – хорош Советский Союз! Дивно, нереально хорош! Слава Советскому Союзу!

...После концерта мы зашли в итальянский ресторанчик, выпили вина, съели ризотто. Не было в СССР ризотто, что плохо характеризует СССР. Рис был, а ризотто не было. И вина такого не было. Что правда, то правда. Официанты подавали ризотто, одетые в тельняшки, в беретах и пилотках – по случаю Дня защитника Отечества. А мы все вспоминали милые детальки «Девичника»: Александра Ковалевич, высокая, улыбчивая, очень к месту пела за Паганеля. Меццо-сопрано у нее. А у Елены Михайленко палец забинтован! Пергаментный нос был бы доволен: все-таки спор на наблюдательность выиграл я – сколько хористок было в тот вечер на сцене. 23! Двенадцать в первом ряду, одиннадцать во втором. Не знаю, зачем, но я запомнил их число.

Вру, не я – это Роберт.