Андрей Архангельский: Всяк врущий нам язык

На этой неделе продолжается обсуждение нового образовательного стандарта для старшей школы: теперь учащиеся вынуждены будут выбирать – физико-математический профиль или гуманитарный. Полноценно совмещать, как деды и прадеды совмещали, теперь не получится. Я не знаю, есть ли такие гуманитарии, которые скучали бы по математике и физике, но при слове «язык» я встаю на дыбы: как! как можно без русского языка!

Такой великий, могучий, язык Пушкина и Толстого – при этом он очень хорошо приспособлен для лжи, умолчания, недоговорок

 Тем временем в Санкт-Петербургском университете завершился проект «Один речевой день», возглавлял его доктор филологических наук, профессор кафедры общего языкознания филологического факультета СПбГУ Александр Асиновский. Проект исследовал устную речь россиян (выборка небольшая – 40 добровольцев, которые целые сутки провели с включенным диктофоном). Главный итог исследования: язык из средства выразительного раскрытия своего мира превращается в набор указательных местоимений. Мы не разговариваем, а показываем, причем это свойственно даже «интеллигентной» речи. Вот. Это. Тут. Как бы. Надо. Так. Здесь. Таким образом. То есть в повседневной жизни нам больше не нужны богатые возможности языка – нам проще пальцем показать.

– Может, язык просто устарел, в нем нет подходящих слов, и люди предпочитают показывать? – спросил я у Асиновского.

– Нет, – ответил он, – в том-то и дело, что язык по-прежнему очень богат, просто...

 (Далее я позволю себе процитировать небольшой кусок разговора, он очень важен):

– ... просто люди не привыкли их (возможности языка – А.А.) использовать. Причина в том, на мой взгляд, что некоторые люди в детстве, у себя дома на кухне не слышали нормальной русской речи. Или наоборот: они слышали, но поскольку в этой речи, даже на кухне, было очень много вранья, они сознательно отказались от правильного языка. Язык вообще чувствителен к правде. Чем больше в культуре принятого, разрешенного, допустимого вранья, тем человек испытывает меньший интерес к речи. Зачем ему речь, если она лжет?

 – Интересно, а в русском языке много заложено возможности для вранья?

 – Понимаете, это не моя специальность. Это было бы слишком легкомысленное заявление, недостойное ученого-филолога. Но вот вы сами посмотрите ваш журнал,  допустим, 1970-х годов, и скажите: много или мало там вранья?

 – Видя это вранье и лицемерие, дети советских людей отказались от правильной речи, потому что в их понимании «гладкая речь» равняется обману?  

– Мы сейчас строим гипотезы, для которых у нас нет экспериментального подтверждения. Но то, что эксперимент заставил нас прийти к таким догадкам, – это тоже результат. Вы наверняка слышали интервью Бродского. У него эти молчание, косноязычие, наличие множества пауз как-то особенно заметны. Я когда его услышал, подумал: его косноязычие – это реакция на ложь. Причем его мычание гораздо менее мелодично, чем американское «м-м-м». Наше косноязычие выразительнее в смысле всяких интонационных пауз – законных, незаконных: это одна из попыток противостояния парадной риторике. Язык с большим трудом преодолевает привычку ко лжи (...)

...Хезитация – колебания, когда либо не знаешь, что сказать, либо не уверен, что это стоит говорить, и пытаешься заменить чем-то нейтральным. Сомнения заставляют тебя либо замолчать, либо замычать, заакать, заэкать. Наш человек очень часто недоговаривает. Если все постоянно недоговаривают, это отражается на общем состоянии языка. Если говорить просто, наш человек часто врет. Это, кстати, небезопасно для здоровья. В десять раз увеличивается нагрузка головного мозга, если человек говорит осознанную ложь».

 ***

Итак, наш человек мычит – или оттого, что врет, или оттого, что не хочет соврать. В любом случае, мычание оказывается главным элементом разговорной речи. Главной нашей реакцией – на речь других.

После этого разговора я задумался над тем, что в нашем языке, возможно, заложено больше возможностей для узаконенного вранья. С одной стороны, такой великий, могучий, прекрасный, удивительный, пушкинский и умопомрачительный язык – при этом он же очень хорошо приспособлен для лжи, умолчания, недоговорок, для «вокруг да около», для казенщины и официальщины, для замены точных слов на приблизительные и уводящие в сторону.

Практика подтверждает это предположение. В России можно десятилетиями писать и говорить, ничего не говоря по существу: это касается чиновников, политиков, но не только их. Вот задают вопрос губернатору: в какой очередности он будет рассматривать вопросы от граждан во время прямой линии. Ответ: «Эти вопросы будут иерархированы по приоритетности». Все давно знают, что чиновничий язык придуман именно для того, чтобы отталкивать людей, чтобы образовывать мертвую зону между народом и властью. Но ведь это тоже русский язык! Если он такое позволяет людям, если он так живуч, если он постоянно воспроизводится – как при царе, так и при Брежневе, так и при Медведеве – то, значит, в самом языке такие возможности заложены?..

Собкор британской газеты The Guardian Люк Хардинг, которого на этой неделе выслали было из России, а теперь зовут обратно, говорит в интервью: «Здесь нельзя писать о личном состоянии тех, кто во власти. А о коррупции можно писать только абстрактно, не ассоциируя ее с конкретными людьми».

Можно ли писать о коррупции абстрактно?.. – Можно! У нас – можно! И британский корреспондент теперь знает, что тех, кто пишет о коррупции абстрактно, никогда не вышлют из России.

То есть в нашем языке заложено больше возможностей для вранья или умолчания – больше, чем в других языках?.. Ни один филолог не рискнет ответить на этот вопрос прямо, потому что это почти бездоказательное утверждение, но я-то не филолог, мне по фигу, и мне нравится высказывать абсурдные предположения.

В русском языке всегда можно уйти от прямого ответа, на любой вопрос ответить уклончиво. Можно годами избегать говорить на всех волнующие темы и при этом делать вид, что говоришь на самые актуальные. Мы с детства, с пеленок учимся отвечать иносказательно, увиливать, прибегать к метафорам и сравнениям – чтобы дальше жить спокойно. Правы  люди, которые ненавидят троеточия, недомолвки и метафорические намеки в журналистике, в то время когда надо говорить прямо.

Воспитанный в совершенно другой манере – когда красота языка абсолютизируется, когда она не менее важна, чем «что сказано» – я в то же время понимаю, что все эти богатые возможности языка сегодня приносят вред стране. Наш язык слишком хорош для нас; мы не настолько богаты на правду, чтобы позволить себе говорить красиво.   

И поэтому Твиттер, где надо по существу и коротко – он для журналистики сегодня в какой-то степени более важен, чем многословные статьи, включая и эту; в силу своей краткости он обязывает к прямоте, а любая попытка обмана там заметнее. И вообще вся манера общения в Сети, в основном безмозглая и беспардонная, вызывающая физиологическое отвращение, не является ли она, тем не менее, единственной альтернативой гладкой узаконенной лжи? Нашей многословности, которая также есть следствие боязни прямого высказывания?

Попутно возникают еще вопросы: может ли язык быть лжив сам по себе? Кто больше врет – безграмотные или грамотные? Опять же: я всегда считал, что чем грамотнее человек, тем у него больше совести; что между этими двумя понятиями есть связь, хотя и трудноуловимая и недоказуемая. С другой стороны, чем лучше русский человек знает язык, тем изощреннее он сумеет при случае умолчать, недоговорить или соврать.

С третьей стороны, безграмотные меньше врут просто потому, что меньше знают слов. Но ведь они все равно врут – просто не так убедительно и изощренно.

В общем, мои размышления зашли в тупик. Язык, я думаю, все-таки невиновен. Просто меньше врать нужно.