Андрей Архангельский: Мамаши и Достоевский

Новую столичную станцию метро «Достоевская» оформил художник Иван Николаев: Раскольников, замахнувшийся топором на Лизавету, Кириллов («Бесы») с пистолетом у виска, младший Верховенский, целящийся в Шатова… Плоскостное, локальное изображение фигур, продиктованное «природой материала» – флорентийской мозаикой, неожиданно точно обобщает Достоевского: жалкие и смешные человечки вооружаются пистолетами и идеями, чтобы внушить себе и другим, что они не так жалки и смешны. Художественная манера, напоминающая Пиросмани, одновременно выглядит и как дань современности (язык комикса), и как пародия на современное упрощение искусства. Работа имеет самостоятельную ценность: художник не побоялся стать соавтором Достоевского, а не придыхателем и прилежным копиистом, как сегодня принято.

Мрачное» оформление станции более соответствует духу и букве Достоевского, чем вся вместе взятая казенная пропаганда «классики

Когда фрагменты оформления станции (ее планируют открыть в конце мая) были опубликованы в Интернете, общее мнение свелось к тому, что это «мрачно» и «суицидально». И что без сцен насилия (убийства и самоубийства), «без этого натурализма» можно было бы обойтись. Это общее мнение было доведено до начальника Московского метрополитена Дмитрия Гаева: как утверждают «Известия», «посетив строительство станции, он поднял вопрос о необходимости демонтажа мозаик». На вопрос журналиста: «А если вас попросят поправить панно?» – художник Николаев ответил: «Это все равно что попросить Репина пририсовать улыбки на картине «Иван Грозный убивает своего сына».

Представим, однако, как можно было бы оформить станцию «Достоевская» в традиционно оптимистическом духе. 1) Ф. М. Достоевский сидит в окружении крестьянских детей и научает их читать по подарочному изданию «Бесов». 2) Писательницы Т. Устинова и Д. Донцова во время субботника очищают памятник Достоевскому от грязи, а благодарные народы России несут к подножию букеты цветов. 3) Ф. М. Достоевский, преклонив колени, молится в храме (вариант: Достоевский и Толстой, обнявшись, смотрят вслед уходящему поезду). И т. д., и т. п. Согласен, эти варианты нехитры, но зато целиком позитивны и высокодуховны – и прекрасно впишутся в общую стилистку оформления московского метро.

Осенью прошлого года, когда господина Гаева ругали в блогах за восстановление на станции «Курская» цитаты «Нас вырастил Сталин», – тут г-н Гаев был сама принципиальность: он заявил, что так и останется, потому что нужно быть верным исторической правде. Между тем художник Николаев руководствовался тем же принципом верности исторической правде.

«Мрачное» оформление станции более соответствует духу и букве Достоевского, чем вся вместе взятая казенная пропаганда «классики» (фото: ИТАР-ТАСС)

Он хотел показать, что:

– Достоевский – это не сериал по телевизору;

– не благообразный портрет в школьном учебнике;

– и не часть патриотического проекта «Россия, звонят колокола», –

– а актуальный, злободневный, «наш», как никакой другой, писатель. Это напоминание о том, что герои Достоевского не в книжках, а среди нас, вот по этому полу ходят. Что Достоевский, как заметил однажды литературовед Дмитрий Бак, был бы сегодня Ларсом фон Триером; что его романы созданы не для успокоения и усыпления; что они – не ответы, а вопросы; что Достоевский – это постоянное растравливание душевных ран, балансирование между святостью и низостью, которые неразделимы в каждом из нас.

В этом смысле «мрачное» оформление станции более соответствует духу и букве Достоевского, чем вся вместе взятая казенная пропаганда «классики».

Говоря просто, Достоевский добивался того, чтобы человек никогда не был спокоен и уверен в отношении себя. Эта позиция, однако, сегодня еще более непривычна для общества, чем 150 лет назад.

Главным врагом художника долгое время считалось государство: оно запрещало и осуждало его, лишь для вида прикрываясь мнением народа. Принято считать, что народ на самом деле равнодушен или, по крайней мере, не столь агрессивен по отношению к художнику, как это пытались внушить. Сегодня выяснилось, что именно народное мнение – главная угроза свободе и серьезности творчества. Вступило в зрелую жизнь поколение, которое в детстве оберегали от «негатива», а значит, и от сострадания, сочувствия, сопереживания. Им внушали, что мир нужен, перефразируя известно кого, чтоб им чай всегда пить, и они властно требуют от искусства соответствия этой жизненной концепции духовных чайников.

Но самый сильный аргумент в блогах по поводу оформления «Достоевской» – это забота о детях: «Представляю, как оформление воспримут наши дети».

Все глубокое, серьезное, нетривиальное в искусстве – все, что способно подвигнуть человека на размышление, – сегодня может быть перекрыто вот этим «материнским» аргументом о безопасности: «Моему ребенку будет страшно, непонятно, неуютно, поэтому немедленно уберите». Можно спорить с властью, бизнесом, с чертом, но труднее всего, как оказалось, бороться с тезисом «Я – мать, мне лучше знать».

Парадокс в том, что, желая уберечь ребенка от психологической травмы (которую, о да, способно нанести искусство), его предпочитают ограждать от художественных потрясений вообще, вместо искусства подсовывая ему сладенький суррогат. Любое произведение тут оценивается с точки зрения удобства и комфорта – морального, эмоционального, психологического.

Когда пишут в блогах, что детям будет по такой станции «ходить не очень-то весело», возникает вопрос: а почему им ДОЛЖНО быть весело? Почему именно это абстрактное «веселье» является нормой? И какое веселье? Веселье незнания жизни? Так ее, жизнь, все равно придется узнать.

«Гернику» Пикассо детям тоже нельзя показывать? А про Освенцим детям тоже не рассказывать? Не думаю, что это будет очень-то весело, но ведь придется: и именно искусство, заметим, способно познакомить с трагической стороной жизни в наиболее мягкой и лояльной форме.

Но как не заметить напоследок, насколько материнский инстинкт и капитализм совпадают в пункте заботы о детях! Мать не хочет, чтобы ребенок переживал, тревожился, мучился вопросами без ответов, – и капитализм хочет, чтобы человек оставался как можно дольше ребенком – и в этическом смысле, и в интеллектуальном. Потому что между бесчувствием и количеством покупок есть известное соотношение. Отключаешь чувства и мозг – начинаешь покупать больше, чтобы заполнить образовавшуюся пустоту. Как только задумаешься – покупаешь меньше.

В этом смысле оформление станции «Достоевская», конечно, наносит вред, но не психике ребенка, а идее безудержного потребления. Выйдешь из такого метро, задумаешься – да и перестанешь покупать. Ай-ай, какая досада.