Михаил Бударагин: Последний запорожский самурай

Претензии вечных наших противоборствующих лагерей довольно банальны. Либералы твердят о том, что в фильме многовато пафоса, консерваторы апеллируют к тексту Гоголя: классик, в отличие от политкорректного Бортко, не оправдывал казаков, смягчая их суровый нрав, а любовался ими во всей их посконной красе.

Любой национальный эпос, начиная с Гомера и заканчивая «рядовым Райном», просто не может не быть возвышенным до крайности. Пафос – кровь и плоть, сама механика эпического действия

Либеральная критика, как ей и положено, исходит из простой истины о том, что «нашенскому быдлу гордость не положена: это благородные западные доны могут восторгаться Родиной, а уж наша Родина настолько гадка, что всякий, кто относится к ней хотя бы без брезгливости, – явный идиот». Бортко не имел права снимать пафосный национальный фильм о войне: не потому что пафос сам по себе плох, а потому что «низзя».

Любой национальный эпос, начиная с Гомера и заканчивая «рядовым Райном», просто не может не быть возвышенным до крайности. Пафос – кровь и плоть, сама механика эпического действия. Одиссею разрешено быть смешным и нелепым, но он обязан быть велеречивым, потому что его устами говорит нация, народ, история и будущее. У России, по мнению либералов, нет ни прошлого, ни будущего, поэтому самым хорошим фильмом будет двухчасовая трансляция vodka, balalaika и sputnik, с легкими вкраплениями matroshka и zagadochnaya russkaya dusha.

Такое кино не стыдно будет привезти на западный кинофестиваль: «смотрите, какие они там, в России, забавные белые медведи». А умирающие за Родину воины – это, разумеется, «фи», это смешно и дико. Только американские солдаты могут не щадить живота своего, остальные пусть пьют vodka. Собственно, такова в целом идеология нынешних изряднопорядочных: они ее не то чтобы скрывают, но «Тарас Бульба» – слишком удобный повод, чтобы промолчать.

Консерваторы, в свою очередь, тоже хотели бы этнического, а не национального кино: потому-то они так и настаивают на «дословном Гоголе», у которого казаки убивали, насиловали и жгли ничуть не хуже проклятых ляхов. Но национальным эпосом Гоголя был не «Тарас Бульба», а «Мертвые души», поэтому автор и не стремился оправдать казаков. История о Тарасе, как и история о Квентине Дорварде – плоды пристального внимания центра к окраине. Под влияние этого мейнстрима первой половины XIX века, подарившего миру и Фенимора Купера, и братьев Гримм, попал даже Лермонтов, отправивший своего Печорина на Кавказ. Что уж говорить о Гоголе, которому сам Бог велел написать о Сечи

Владимир Бортко не собирался делать этническое кино в духе «Черной кошки…» Эмира Кустурицы, его замах – русский национальный эпос, где суровые, но справедливые воины спасают Родину, карают предателей и врагов, пьют горилку и умирают, умирают, умирают, читая лозунги и пребывая в том славном состоянии избыточности, которое и отличает героев от людей.

Консерваторы в целом этот расчет поняли, скупо похвалив Бортко за патриотизм, столь редкий в наших палестинах. Но то, что именно говорят герои «Тараса Бульбы», меркнет на фоне того, как именно они это делают, в чьей традиции и чьим языком.

Кадр из фильма «Тарас Бульба» (фото: kinopoisk.ru)

Национальный эпос Бортко изложил чужой художественной речью, в прокрустово ложе которой режиссеру пришлось втиснуть Запорожскую Сечь. Масштабное повествование о воинах, летящие на пушки всадники, доблесть и честь, мужское братство, Отчизна и традиция – все это сделано так, как в ленте Эдварда Цвика «Последний самурай». Там герой Тома Круза Нейтнон Олгрен, американский офицер и герой гражданской войны, едет в Японию усмирять бунт самурая Кацумото, верного слуги императора, сражающегося против вестернизации Страны восходящего солнца. Финал фильма – Олгрен в самурайских доспехах помогает Кацумото умереть так, как должно погибнуть воину, а затем вручает императору меч самурая. Молодой властитель в ответ на просьбу героя Тома Круза: «Я расскажу Вам, как он умер», – отвечает: «Расскажите лучше, как он жил».

«Последний самурай» исполнен велеречивого пафоса: любование сакурой и харакири, долг, честь, Родина, император – развесистая клюква на каком-то неуловимом перекате превращается вдруг в исполненную высокого смысла трагедию рыцарей традиции, которые вынуждены вести партизанскую войну, – не для того, чтобы победить, а для того, чтобы сохранить о себе память.

Таковы и казаки Бортко. Таков и язык Бортко. Таковы и его кони, несущие всадников на пушки (у Цвика самураи во главе с Кацумото и Олгреном бросались в последнюю атаку под непрерывным пулеметным огнем).

Потому-то вместо национального эпоса мы видим адаптированного Гоголя, исполненного в стилистике, слишком хорошо известной, чтобы кого-то удивить. У Бортко не получилось ни хорошего этнического кино (слишком высок пафос), ни внятного национального (слишком вторичен язык»): «Тарас Бульба» – усредненный исторический блокбастер с патриотической риторикой, и в этом качестве он не добивается ни одной из поставленных целей.

Нельзя быть патриотом, разговаривая на чужом языке. Пушкину, который начинал с ни к чему не обязывающих подражаний, пришлось придумывать новый язык для каждого большого текста: «Евгений Онегин» написан совсем иначе, нежели «Маленькие трагедии», которые, в свою очередь, принципиально отличаются от «Повестей Белкина».

Если бы Пушкин писал «Онегина» языком Ричардсона (да хоть бы и Жуковского или Державина), грош была бы цена такому «роману в стихах».

Жаль, что Бортко захотел угодить и либералам (сняв слишком западный по духу фильм), и консерваторам (переборщив с риторикой): не угодил в итоге ни тем, ни другим. Здесь, может быть, стоило бы воспользоваться советом все того же Пушкина: «Никому // Отчета не давать, себе лишь самому // Служить и угождать» («Из Пиндемонти»), но как тут воспользуешься, когда на тебе и прокат, и критики, и нравственный закон внутри нас.

А национальный эпос должен угодить только истории: все остальные – перебьются.