Ольга Андреева Ольга Андреева Почему на месте большой литературы обнаружилась дыра

Отменив попечение культуры, мы передали ее в руки собственных идеологических и геополитических противников. Неудивительно, что к началу СВО на месте «большой» русской литературы обнаружилась зияющая дыра.

0 комментариев
Геворг Мирзаян Геворг Мирзаян Вопрос о смертной казни должен решаться на холодную голову

На первый взгляд, аргументы противников возвращения смертной казни выглядят бледно по отношению к справедливой ярости в отношении террористов, расстрелявших мирных людей в «Крокусе».

10 комментариев
Глеб Простаков Глеб Простаков Запад судорожно ищет деньги на продолжение войны

Если Россия войну на Украине не проиграет, то она ее выиграет. Значит, впоследствии расплачиваться по счетам перед Москвой может уже не Евросоюз с его солидарной ответственностью, а каждая страна в отдельности и по совокупности неверных решений.

10 комментариев
19 февраля 2009, 10:00 • Авторские колонки

Андрей Архангельский: Девственность – не главное

Андрей Архангельский: Девственность – не главное

Фильм Виталия Манского* называется просто – «Девственность». Черным по белому: «Фильм о продаже девственности в Интернете». Все, казалось бы, понятно. Но Манского тут же заподозрили в том, что фильм на самом деле о другом: о чем?

«Девственность» Манского, да «Дикое поле» Калатозишвили, да «Россия-88» Павла Бардина – неплохо для начала года. Мы, конечно, рассчитывали, что кризис приведет к некоторому усложнению нашего кино, но не думали, что так скоро. Однако вот оно, началось: все это уже – кино, к которому невозможно не относиться всерьез независимо от того, ругаешь или хвалишь.

Мы видим в кадре то же быдло – только московское, которому повезло родиться, повезло получать ни за что по три тыщи долларов

Наконец-то все встало на свои места: обсуждают смысл увиденного, а не картинку, красавцев-актеров или бюджеты, прости Господи. На фоне этого традиционная битва «Обитаемого острова» со «Стилягами» воспринимается так, как и должна: как нечто вторичное, битва касс, которая к искусству и действительности не имеет никакого отношения.

Фильм Манского, однако, даже на фоне других хороших фильмов – особая история. Непростая история – потому что в этом фильме есть и второе, и даже третье дно, которое по науке называется «подсознательное», а в народе в таких случаях говорят: «Чё сказать-то хотел?»

Автор произведения ведь всегда пристрастен – независимо от того, документальное это кино или художественное. Скажем больше: автор чего бы то ни было пристрастен даже помимо собственной воли – в силу естественной природы творчества.

Вот это и есть самое интересное: что автор фильма «Девственность» на самом деле хотел и сказал – даже и помимо желания?

Умница Мария Кувшинова в «Афише» написала, что на самом деле «Девственность» – «…конечно же, не о купле–продаже, не о душе и капиллярах – он о феноменологии понятия «быдло». Это наиболее интересное умозаключение о «Девственности», которое мне довелось читать, и в пользу достоверности этого умозаключения есть доводы как за, так и против.

В подтверждение этого тезиса – те чудные кадры, где режиссер уговаривает девочку Катю не продавать свою девственность: они сидят в машине, дело происходит на Воробьевых горах, на площадке перед университетом, а в кадр то и дело попадают свадебки, которые здесь традиционно справляют. Мелькают лица невестушек и муженьков – крупно берет оператор эти щастливые лица (я настаиваю на написании), и зрителю почему-то не по себе. Даже девочка одна во время встречи со зрителями после премьеры спросила Манского: а почему вы так… так… некрасиво невест показываете – которые, по идее, должны бы были являть пример как раз противоположный дурно поступающей девочке Кате? Пример, как говорится, легального и общественно одобряемого способа обустройства женщины в этом мире? Манский отшутился – как-то, мол, само вышло, там всегда свадьбы…

Но мы-то все хорошо понимаем – что не случайно так вышло.

И речь даже не о той нехитрой параллели, которая напрашивается: что, мол, продаем-то мы все себя так или иначе, все торгуем своими телом и душой – просто есть способы более и менее распространенные, а по сути же – один, как говорится, хрен.

Но у Манского тут идея, как нам представляется, более сложная: этот фильм – приговор не столько бытующей общественной морали (жениться/выйти замуж на/за москвичке/москвича ведь до сих пор является самым удобным способом легализации в столице), сколько самой эстетике нашего времени.

Говоря совсем по-простому, мы видим в кадре то же быдло – только московское, которому повезло родиться, повезло получать ни за что по три тыщи долларов (до кризиса) и брать кредиты; громко акающих (чтобы не заподозрили бабушку из Кишинева) и повторяющих свое неизменное «пипец» (даже ругнуться по-настоящему не умеют). И на лицах женующихся это написано – «московское вульгарное», воплощенная эстетика времен Церетели и Лужкова, и оператор специально именно так их снимал: жирно, сочно. Вроде – столица, а тип, как говорится, тот же.

У Ольшанского Дмитрия в «Русской жизни» есть на сходную тему размышление – и оно тоже отталкивается от вида этих невест, подметающих своими платьями все танки на постаментах и все Вечные Огни в радиусе 300 километров – и фотографирующихся там, и целующихся, и кричащих свое «горько-горько».

И реакция у Ольшанского – та же, что и у Манского: подсознательное отторжение; они оба себя чужими чувствуют в этом городе, в этом мире вообще. Это эстетика, глубоко чуждая и Манскому, и Ольшанскому, и Кувшиновой, и прочим не лишенным вкуса людям.

Но есть одно но: девочка Катя, продающая свою девственность за три тысячи долларов, единственная героиня, которой сочувствуют в этом фильме, – она ведь явно к вышеуказанному типу не относится.

В том то и дело, что она – другая, и именно в этом корень проблемы. Вот она говорит режиссеру: «Понимаете, наш (звучит название областного центра) – это замкнутый круг». И деньги ей не на развлечения нужны, как мы понимаем.

Помимо эстетической есть у Манского в фильме и сильная социальная составляющая (недаром документалист): родиться и жить в провинции по-прежнему является социальным приговором человеку. Не только в России – но и в России в частности. Родиться вдали от столицы – это уже поражение в социальных правах.

Когда видишь в фильме эти похожие друг на друга несчастные семьи, убогие автобусные остановки и бабулек с семечками, и сам воздух провинции – приземистый, и взгляды местных – как говорится, недобрые, – ты понимаешь, что здесь ничего не изменилось, и осознаешь, с какой силою должно молодому человеку хотеться вырваться из этого замкнутого круга.

А легальных, нормальных способов давно уже нет – и «неработающий социальный лифт», как у нас привычно это называют, заставляет жителей провинции идти на любые ухищрения, чтобы вырваться за пределы магического круга.

Фильм Манского, однако, даже на фоне других хороших фильмов – особая история (фото: film.ru)
Фильм Манского, однако, даже на фоне других хороших фильмов – особая история (фото: film.ru)
Автор статьи вовсе не пытается в духе Чернышевского валить вину за нравственное падение человека исключительно на социальные законы – но как их не учитывать вовсе, хотелось бы мне знать? Если по-прежнему социальное устройство России таково, что «жизнь» – только в Москве, а во всех остальных местах – «не жизнь»? И проблема тут, заметим, не только в территории, но и в сознании: оно у нас именно с детства перекошено в сторону столицы.

И еще: зрители удивляются цинизму девушек – а между тем никто не думает о том, что все три героини ДО продажи каким-то образом все же бережно сохраняли, надо полагать, свою девственность? Или там-то, дома, ее и отдавать-то было некому?

И, видимо, настолько некому, что выгоднее, и лучше, и менее неприятно – ее хотя бы продать, чем отдавать совсем зазря?

На самом деле цель этой продажи тоже ведь по-своему символическая: это обмен самого дорогого на самое желанное. Продажа символического товара совершается ради символической же цели – свалить из убогой дыры, сменить жизнь, вырваться из замкнутого круга. Своего рода принесение ритуальной жертвы Дракону-столице.

А про столицу девочки все хорошо понимают не хуже нашего: все места там давно заняты и поделены, и единственный способ попасть в список счастливцев – сделать скандал. Мы же им внушали 20 лет подряд – что «везде нужен пиар, а для пиара – скандал»; ну, вот они и поступают в точном соответствии с рекомендациями. И торжественно едут продавать свою девственность в «Дом-2».

Они заблуждаются только в одном: они думают, что продать ЭТО – это скандал, а в столице на самом деле уже давно ничего не скандал. Так – скандальчик, развлечение на один день.

Что мы и наблюдаем в финале.

Не девственность самое скандальное в этом фильме. Самое скандальное здесь – это наивная и, естественно, уязвимая интонация автора-моралиста.

Впервые за 20 лет режиссер не побоялся прочесть нам, обществу, мораль, почти не замаскированную под постмодернистскую всеядность.

Плохо ли это?

По-моему, это очень хорошо.

Любому обществу нужно читать мораль – вот лозунг мой и солнца.

Но на следующий вопрос – «А кто имеет право читать мораль этим девочкам?» – ответить уже гораздо сложнее.

Моралистами быть, как говорится, хорошо некоторым – поскольку у них уже все есть. Хорошо быть моралистом, когда у тебя папа режиссер или мама глава фонда имени папы.

Россия – до сих пор страна кумовства и знакомства, родства и землячества, страна родственничества и своячества. Понятно, «ведь есть у тузов и молодцы сыновья», как пел в незабвенной песне Шевчук, но ведь мы все равно знаем и видим, кому и как у нас «открыты все пути»?

Так этих-то вот сынки и дочери нам будут читать мораль?.. Да это выйдет – смех один.

Институт государственной морали также себя изжил: когда дядя в костюме за три штуки баксов начинает учить морали – это, знаете ли, только ненависть вызывает. Церковь? Манский верно сказал: церковь сегодня озабочена сверхидеями – расширением и продвижением православия, и ей не до банального мессионерства, не до разговоров с отдельным человеком (а, в сущности, что еще может сделать священник?).

В сущности, никто сегодня не имеет морального права осуждать этих девочек. Ведь это в том числе и с нашей помощью мир превратился в шоу, в кастинг, в рулетку: это мы ведь сами воспевали ТАКОЙ капитализм – втайне надеясь, что для нас самих он будет какой-то «не такой», а душевнее? Ну, вот и получили.

Кто может осуждать этих девочек? Только монахи. Вот и Манский говорит о том, что этот мир могут спасти только монахи и монашки. Это прекрасно, но монахи – настоящие, а не бутафорские – они-то как раз и не станут осуждать этих девочек. И надо ли мне объяснять, на Кого в качестве примера они будут ссылаться, на Какой фрагмент Какого из священных текстов?..

Вот так-то.

Осуждать, безусловно, надо. И читать мораль – надо. Только – некому, по большому счету. Как разрешить это противоречие? Я не вижу ответа – кроме того единственного совета, который есть и в фильме: постараться все-таки, ухитриться все же не продавать себя – свой дух, веру, свой талант, мечты, свою правду. Несмотря на настойчивые призывы этого мира и готовность покупателей.

* Признан(а) в РФ иностранным агентом

..............