Андрей Архангельский: Тушители свобод

Узкие двери, подвальное помещение, отсутствие окон. То, что считается главным, по мнению пожарников, нарушением, с точки зрения посетителей, являлось чуть ли не главным достоинством клубов.

Узкие двери, подвальное помещение, отсутствие окон. То, что считается главным, по мнению пожарников, нарушением, с точки зрения посетителей, являлось чуть ли не главным достоинством клубов

Сейчас, когда клубы хвалить как бы и неловко, стоит напомнить, что они – тоже завоевание демократии. Устроителями клубов в 1990-е и 2000-е двигало желание угодить естественному стремлению постсоветского человека уединиться и отъединиться, зарыться поглубже и подальше, оказаться в закрытом комфортном пространстве на всю ночь; при этом – что важно – среди себе подобных. Узкие двери клубов тоже имеют символическое значение: это отбор, селекция, отбраковывание чужих на входе. По сути, при входе в клуб формировалось самосознание среднего класса России.

Подобное стремление к «узости» клубов – это и расплата за все предыдущие 70 лет советской власти с ее бесцеремонностью: когда соседи подсматривали в кастрюли, лезли в личную жизнь и стучали друг на друга; где больше трех нельзя было собираться, а ночью было негде и нельзя. Клуб постепенно отучал от атмосферы запретов, от этой гнетущей прозрачности жизни: недаром так любят у нас до сих пор этот полумрак в клубах, из-за которого клиент почти не виден.

Символично, что свобода оказалась несовместимой с пожарными нормами. Вот и смейся теперь над тем, что в России сама природа сопротивляется демократии и свободам.

До прошлой недели с тысячей клубов по всей стране все было в порядке – судя по тому, что все они работали, – а теперь вдруг всё и у всех сразу оказалось не в порядке. Так не бывает. Вопрос, что первично: взяткодавание хозяев или взятковымогание проверяющих, – все равно что вопрос о курице и яйце. Приходят, чтобы брать; дают, чтобы не изводили проверками. Замкнутый круг без начала и конца. «Почему мы даем взятки инспекторам? Ну вот приходит проверяющий из СЭС, например, – делился опытом директор одного кафе. – И он может придраться ко всему. Скажет, к примеру, что у нас число микробов на полу превышает норму. Поэтому легче и проще сразу им всем дать».

Самым чудовищным результатом тотальной коррупции – а кто сомневается, что в конечном итоге она причина трагедии в Перми? – является даже не коррумпированность проверяющих органов, а катастрофическое размывание самой нормы – в данном случае норм пожарной безопасности. Поскольку эти нормы долгое время определялись суммой взятки инспектору, они давно перестали восприниматься как нечто важное и значимое сами по себе. Поэтому с ними никто и не считался. И никто их не знает.

Зато теперь инспекции бодро рапортуют: в ходе проверок клубов выявлено три тысячи недостатков!!! То есть, по правде, надо было бы формулировать это так: «Обнаружены три тысячи прежде по халатности или по преступному сговору не выявленных НАМИ недостатков», – потому что выявляют их все те же, которые прежде брали взятки.

Но и нынешние проверки тоже не имеют отношения к пожарной безопасности.

Все понимают, что теперь у пожарников миссия политическая: тут не проводку на самом деле проверяют – тут лес рубят по высочайшему повелению, и высшее руководство желает, чтобы щепки летели как можно громче и в разные стороны.

Что поражает в данном случае? Во-первых, сама манера проведения этих проверок – в виде внезапного и скрытого набега, налета, наскока: что-то ордынское в этом чудится, что-то от опричнины. Во-вторых, это свидетельство тотального недоверия всех ко всем. Казалось бы, дело серьезное, не до игр – не такие ли трагедии и должны в идеале сплачивать общество, повышать гражданское самосознание, моральную ответственность владельцев клубов и пожарников? Но почему-то пожарники, МЧС предпочитают эту детскую игру в прятки, в тайные проникновения с последующим разоблачением. Почему нельзя по-человечески, спрашивается? Неужели все хозяева клубов – заведомые обманщики и отморозки, которым плевать на здоровье и безопасность своих посетителей? А ведь клубы – это еще и средний и малый бизнес, с которым президент просил особенно бережно обращаться. А между тем обращаются с клубами именно как с врагами отечества.

Таким образом, главным критерием проверок является не месторасположение, не вместительность, не ветхость строений – а именно характер заведений: развлекательный (фото: ИТАР-ТАСС)

В-третьих, непонятен на самом деле критерий: почему проверяют именно и только ночные клубы?

Из-за того что они в подвальных помещениях в основном находятся – которые с точки зрения пожарной безопасности являются «проблемными»?

Но в Москве, например, в подвальных помещениях и офисы располагаются, и банки, и гостиницы, и вообще что угодно. Вся подземная Москва со всеми миллионами мигрантов живет и работает по подвалам. И почему в таком случае проверять только подвальные помещения – а не чердачные, например?.. В мансардах сидит куча офисов опять же, а мансарды не менее пожароопасны, чем подвалы, тем более в старых зданиях, где до сих пор деревянные перекрытия (сам в таком проработал четыре года). В центре Москвы вообще все старые дома, отданные под офисы, не соответствуют пожарным нормам – там выходы в принципе не могут быть шире двух метров, а расширять их нельзя по нормам уже технической безопасности. И лестницы там узкие.

Проверяют только те места, где массовое скопление людей? Музеи и библиотеки, между прочим, тоже места массового скопления и тоже располагаются в старинных домах: почему в таком случае не проверять и их?

Там не зажигают открытого огня? Так и в большинстве клубов, которым грозят закрытием, тоже не зажигают открытого огня. И вообще, это развлечение, так сказать, давно не пользуется популярностью, а по правде сказать – атрибут глубоких 1990-х.

Почему проверяют только помещения, «работающие в ночное и вечернее время», – как будто днем пожароопасность заведений уменьшается?

Несмотря на то что причиной пожара в Перми было конкретное действие, то есть отрытый огонь, чья-то идиотская выдумка – так можно было сжечь не только клуб, но и что угодно – несмотря на это, общественное рвение свелось к абстрактной заботе о «безопасности» именно и только ночных клубов.

Таким образом, главным критерием проверок является не месторасположение, не вместительность, не ветхость строений – а именно характер заведений: развлекательный.

Это, как мне кажется, и выдает подлинную причину всеобщего рвения.

Подсознательно клуб для общества по-прежнему есть что-то ненормальное, и массовая тайная ненависть к ним наконец нашла свой выход. На массовом уровне клубы по-прежнему – нечто непристойное, неприличное, лишнее и чуждое в принципе.

Отчеты чиновников исподволь подводят нас к этой мысли. Нам каждый день приводят все новые и новые доказательства того, что пожар в клубе «Хромая Лошадь» был не нелепой и дикой случайностью, а закономерностью, а сам клуб – зоной сплошного беззакония: разрешение на работу поддельное, большая часть сотрудников не были оформлены официально, стены были из горючих материалов и так далее. Словом, нам внушают идею о заведомой виновности клубов как таковых в силу самой их природы, так сказать, в силу их непролетарского происхождения.

Естественно, что под раздачу в Москве попали те клубы, которые совершенно безобидны с точки зрения пожароопасности развлечений, практикуемых там: «Петрович», «Билингва», «Проект ОГИ», «Китайский летчик Джао Да», «16 тонн».

Я позвонил в мою любимую «Билингву», чтобы узнать, какие к ним претензии предъявляют. Представился, как положено. Попросил соединить с директором.

– А по какому вопросу? – спросил менеджер.

– А вот по поводу пожарных проверок…

– А... На эту тему нам запрещено давать комментарии.

– А с директором вашим можно пообщаться?

– Нельзя. Он не дает комментариев.

– Дайте просто номер его рабочего телефона. Это открытая информация.

– Нам запрещено давать номер телефона; и т. д.

Как мы видим, операция «шухер» достигла своей цели: все идет, как и положено, в соответствии с законами казармы. Сейчас в клубах заняты тем, что прилежно рисуют схемы «эвакуации при пожаре» и клеят повсюду наклейки «Пожарный выход», а вместо иллюминации крепят дополнительную сигнализацию, – но, главное, делают они все не по рациональным причинам, не ради даже собственной безопасности. Все прекрасно понимают, что попали под общую раздачу, что просто не повезло, и не ропщут: и вместо того чтобы осознать причины пожара, более всего опасаются другой русской стихии – государственного гнева. Надежда только одна: что начальник остынет и успокоится. А до этого надо хранить молчание – чтобы не усугублять. И журналист, который, по идее, должен был бы защищать их от этой стихии, представляется тут главным вредителем.

Общее состояние нервозности, шухера, атаса порождает естественные проявления духовного порядка, известные в народе как «перестраху...ка». Недавно, как мне рассказали, в одном известном московском издании сняли из номера заметку о новой театральной площадке в Перми. Было сказано, что этот материал может вызывать озлобление в городе: поскольку там уже сложилось народное мнение, что «в больницах не хватало аппаратов для вентиляции легких потому, что местные власти тратили деньги на современное искусство».

Таким образом, единственным последствием трагедии, которая случилась в Перми, может стать уничтожение того хрупкого слоя культуры среднего класса, культуры потребления, в конце концов, которая при помощи этих клубов, театров, галерей формировалась до сих пор относительно свободно и самостоятельно.

Главное последствие любой трагедии у нас – то, что она в конечном итоге приводит к сокращению свобод.

Не то чтобы я не хотел быть уверенным в своей безопасности. Но и расплачиваться за безопасность остатками своих свобод мне как-то не хочется.