Дмитрий Бавильский: На посту

Теперь же, после безвременной кончины Дмитрия Александровича, везде и едва ли не всегда ощущается фантомная недостаточность главного концептуалиста всея Руси.

То ли Дмитрий Александрович так приучил всех к своему присутствию, то ли действительно долгое время Пригов был нашим всем, выполняя роль то ли культурного московского домового, то ли аттической соли, придавая съедобность любому блюду, но теперь его отсутствие кажется зияющим, особенно трагичным.

Для Дмитрия Александровича же всегда было важно сидеть сразу между всех существующих жанровых стульев и ниш, объединяя собой разрозненные и разобщенные художественные и литературные сообщества.

Для Дмитрия Александровича же всегда было важно сидеть сразу между всех существующих жанровых стульев и ниш

К тому же нельзя забывать, что Пригов – концептуалист: работа с языками и готовыми культурными блоками для него важнее внешней яркости, занимательности.

Перед Екатериной Деготь, куратором первой ретроспективы Дмитрия Александровича, стояла сложная задача – во-первых, отразить его во всех проявлениях; во-вторых, сделать экспозицию зрелищной и театрализованной. Вышла выдающаяся выставка, один из лучших виденных мной кураторских проектов, разыгранный как по нотам.

Из всего приговского многообразия Деготь отобрала повторяющиеся вариации одной и той же темы – дыры, раны, темного пятна, проступающей на поверхности капли, зияния.

Деготь показывает Пригова последовательным учеником Малевича, его абстрактных композиций с нарастающими черным и красным, способными вместить все возможные и невозможные изображения и смыслы. Метафическое напряжение (и даже отчаяние) нарастает от этажа к этажу, разрешаясь в конце экспозиции, где из копий знаковых поэтических сборников-книжечек Д.А.П. выложена целая стена плача.

Лестница филиала Московского музея современного искусства в Ермолаевском переулке украшена небольшими (размером с сигаретную пачку) табличками с приговскими лозунгами, которые Дмитрий Александрович некогда по-диссидентски развешивал в виде объявлений на советских троллейбусных остановках.

Из-за чего стерильно-белые поверхности напоминают березовые штрихпунктиры. Каждый этаж, затакт, начинается с закутка с видео, где Дмитрий Александрович, как живой, кричит кикиморой и перечисляет всех умерших.

Когда умирает человек, то, как известно, изменяются его портреты, его стихи и тексты, его работы начинают говорить и звучать в ином ключе. Вероятно, более адекватно замыслу.

Деготь решила сделать из Пригова метафизика, и для этого она вычленила из необъятного наследия те серии, что соотносятся с классическим искусством и – через него – с вечными вопросами и исканиями. На третьем этаже вывесили графику 70–90-х годов, в центре большого зала поставили большой стенд-стол с рисунками и графическими текстами, на которые Д.А.П. был большой мастер.

Однажды он говорил мне о том, как это важно для него – постоянно менять маски, чтобы не быть пойманным. Однако ретроспектива его работ очень четко показывает – чтобы Дмитрий Александрович ни делал, ни говорил, он всегда с маниакальным упорством возвращался к одним и тем же темам и элементам.

Умирающая культура на пороге своего полного небытия и растворения в чем-то новом, еще до конца не оформившемся оказывается метафорой существования одного более чем конкретного человека.

Подавляющее число работ выставки исполнены мелкой штриховкой – главной формой приговской медитации. Прилежный последователь Малевича, Дмитрий Александрович всегда, когда не участвовал в общей жизни окружавших его людей, чертил ручкой мелкую сеть штрихов, словно бы пытаясь добиться полной, непроницаемой тьмы.

Разумеется, сделать нечто подобное одной только шариковой ручкой невозможно, поэтому внутри работ всегда есть щели и свет. Словно бы художник говорит о недостижимости абсолюта, который уже существует в виде «Черного квадрата».

Впрочем, и тот уже давным-давно потрескался и не представляет собой чернильный монолит – сквозь трещины и кракелюры на первоисточнике давно сочится незавершенность...

Ретроспектива в Ермолаевском переулке оказалась первым и самым интересным событием летнего фестиваля, посвященного творчеству Дмитрия Александровича. Вслед за Деготь свою версию приговского творчества в Государственном центре современного искусства на Зоологической улице показал и куратор Виталий Пацюков, в центре проекта которого все те же реконструкции инсталляций.

Хотя все эти мероприятия – и громкие и тихие, и точные, и не очень, – лишенные смыслового центра (живого тела самого художника), выглядели какими-то недостаточными, что ли. Пацюков назвал выставку в ГЦСИ «Посредине мироздания» – очень своевременное и нужное название, между прочим.

Дмитрий Александрович, как и концептуализм, который он с таким талантом и последовательностью продвигал в массы, и теперь, вечность спустя, оказывается живее всех живых.

Чтобы осознать это, отойдем немного в сторону.

Поиски национальной идеи, коей озабочено все прогрессивные общественные течения, напрямую связаны с общностью информационного пространства.

Когда-то большевики в первую очередь призывали захватывать банки и вокзалы, теперь главными ресурсами власти оказываются СМИ, радио и телеканалы, газеты и Интернет: тот, кто владеет информацией (и распространяет ее), – тот владеет миром.

Перестройка, провозгласившая перестановку акцентов с классовых (коллективных) на сугубо частные (приватные), начала дробить общество и информационное поле на многочисленные автономные страты и субкультуры.

Особенно ярко это выразилось ну, например, в литературной полемике 80-х между «почвенниками» («славянофилами») и «демократами».

Тогда казалось, что на месте единого медийного пространства возникают массы параллельных и непересекающихся между собой вселенных. Что отныне так и будет – век коммуналок закончился, каждому выдали по отдельной квартире и ты, окруженный единомышленниками (заединщиками), можешь построить свою собственную автономную реальность.

Реальность оказалась сложнее. Обществу, даже самому раздробленному, необходимы скрепы. Иначе никак. Свято место пусто не бывает.

И, пока новая российская государственность «восставала с колен», объединительной тканью стали рекламные слоганы и выступления писателей-сатириков (что не были ни писателями, ни сатириками), затем, чуть позже, сериальные архетипы, параллельно этому набирал мощь и безальтернативность отечественный шоу-бизнес.

Нынешняя российская культура устроена таким образом, что если тебя нет в телевизоре и на радио, то ты вроде бы как и не существуешь вовсе.

Политика рейтингов позволяет потчивать зрителей и слушателей только диетической, бесконечное число раз пережеванной кашкой.

Именно поэтому (в том числе и поэтому) по всем фронтам идут сплошные подмены.

В передачах возникают поп-персонажи, отчего-то называемые… ну, например, писателями. Коммерчески ориентированные авторы хорошо продаваемого треша, конечно, выпускают книги, подписанные своими фамилиями, но имеют ли подобные делатели хотя бы минимальное отношение к литературе и писательству?

Да вряд ли.

Деготь показывает Пригова последовательным учеником Малевича (фото: ИТАР-ТАСС)

Оксана Робски или Лена Ленина могут быть «писательницами» лишь в том поле, где Анастасия Волочкова балерина, Никас Сафронов художник, а Николай Басков – главный трагический тенор эпохи.

Точно так же как писателей, серьезных актеров театра и кино вытесняют мелькающие до рези в глазах однодневки мыльных опер, серьезных музыкантов – «фабриканты», наскоро слепленные продюсерами из того, что было.

Инфекция эта, что печально, идет и вглубь творческих цехов.

И вот литературные критики, принявшие вполне серьезный, хотя и коммерческий, проект Бориса Акунина, вынуждены анализировать многочисленные пустопорожние подделки под «духовку» и «серьез», называя писателями полуслучайных персонажей типа какого-нибудь Михаила Веллера или многочисленных авторов и авторш «иронических детективов».

Сначала к этому относишься как к комическому qui pro quo, потом устаешь отслеживать несоответствия, а теперь понимаешь, что масштабы подмен приняли тотальный и необратимый характер.

Серьезные явления и тренды оказались вытесненными на культурную обочину, в тот самый андерграунд, где еще с советских времен расцветало все самое живое и интересное.

Коммерция (массовость) и подлинность снова оказались разведены по разным углам, сегодня каждому вменяемому «потребителю культуры» снова приходится становиться знатоком, знающим, на каких периферийных полях растет его «травка».

Бесконечные торговые площади книжных супермаркетов и пластиночных отделов завалены полыми подделками, бьющими в нос сколь ярким, столь и однодневным (все чаще и чаще уходишь оттуда без покупок).

Однако есть, выжили-таки «толстые» журналы, чья значимость в последнее время возрастает в разы, и есть небольшие клубы с живыми выступлениями альтернативных музыкантов.

Есть, наконец, Интернет, где знающее око легко найдет места залегания редких и рассеянных культурных элементов.

Можно, конечно, уйти в глухую несознанку эстетического подполья, однако полностью отрешиться от тотальной попсовизации российского социума невозможно даже самым стойким и последовательным неприятелям всего массового.

Если враг не сдается, его изучают. Не для того, чтобы воспользоваться чужеродными технологиями (интеллектуал, пытающийся играть на чужом поле, чаще всего нелеп), но чтобы навести порядок в одной отдельно взятой – собственной – голове. Изучать, чтобы не стать таким, как они, чтобы не скатиться в бездну диетической доступности.

Чтобы не скурвиться.

Если раньше творческую единицу искушала тотальность советской власти с длинными руками, то теперь «сдача интеллигента» происходит в сторону тоталитарного по своей сути масскульта.

Вот, собственно говоря, почему концептуализм и сейчас живее всех живых.

Опыт пластического и литературного анализа, наработанный в советском эстетическом подполье, должен помочь и сегодня, сейчас, дабы разобрать непроходимые завалы поп-культуры, дистанцироваться от нее.

Концептуализму не впервой работать с языками официальной идеологии, и если всем нам выпало родиться и жить в империи массового китча, то и младоконцептуалисты нового поколения должны продолжать работать с «пустотным каноном».

Ведь нет особенной разницы между идеологическими клише газетных передовиц и архетипическими сдвигами в коллективном бессознательном, порождающем «прекрасных нянь» и Ксений Собчак...

Казалось, что со смертью Дмитрия Александровича Пригова наступает музеефикация концептуализма. Цены на мировых аукционах маркируют переход творчества художников-концептуалистов в какое-то иное качество.

Жизнь, тем не менее, показывает, что рано списывать старых коней, что не только борозды не портят, но и, как оказывается, указывают многим, как жить и выживать дальше.

Новые концептуалисты («Синие носы», Дмитрий Врубель и Виктория Тимофеева, Авдей Тер-Аганян) работают с гламурными медиаматериалами точно так же, как Дмитрий Александрович, Лев Семенович и Владимир Георгиевич работали с призывами к первомайским демонстрациям и мертвенной риторикой анонимных спичрайтеров ЦК КПСС.

И очень хорошо, что младоконцептуалисты по-приговски работают много и смешно, – ведь смеха боится даже тот, кто уже ничего не боится.