Виктор Топоров: Как лодку назовешь

То есть и у писателя, приносящего рукопись в издательство, она уже непременно как-нибудь да названа. Но окончательный выбор (а во многих случаях и придумывание названия) остается за редактором. В наши дни соответствующий пункт внесен в типовой договор едва ли не повсеместно.

Конечно, порой возникают споры, даже конфликты. Один из них (из-за названия романа «Шахматы», на которое я никак не соглашался, полностью разругавшись из-за этого с букероносным автором) я уже как-то упоминал в газете ВЗГЛЯД. Роман в конце концов вышел под названием «Я сижу на берегу» – тоже не ах, но так его хотя бы не отправили в книжном магазине на шахматную полку.

Бывали времена (хуже, но не подлей), когда на названия влияла цензура – и прямо, и опосредованно.

Писатель во многих случаях уже не столько писатель, сколько издательский проект. Финансово просчитанный, как открытое на бойком месте питейное заведение…

Классический пример прямой цензуры – «Горе от ума» вместо «Горя уму». Понятно, что резонерский (и обличительный) пафос в варианте «Горе от ума» снижен; более того, над Чацким предлагается как бы заранее посмеяться – из-за того, что он не Александр Матросов, хотя бы.

В советское время цензура настаивала на оптимистическом или хотя бы оптимистически-нейтральном звучании названия. Не только повестей и романов (и, понятно, пьес и кинофильмов), но и поэтических сборников.

И какой-нибудь алкоголический «человек лунного света», сроду не выходивший на природу никуда, кроме гастронома на углу, разражался книгой стихов «Лыжня».

А другой стихотворец, из столичных тусовщиков, лет пятидесяти, некстати вспомнив о месяце, проведенном в юности на офицерских сборах, называл сборник «Ночными стрельбами»!

Представляете, как это выглядит хотя бы на каталожной карточке: «Ночные стрельбы. Книга лирики. М., Сов.пис., 19… Тираж 10 000 экземпляров»?

И ведь все 10 тысяч еще и расходились!

Были, конечно же, и случаи сугубо идеологического переименования – вроде «Белой гвардии» или, наоборот, «Одного дня Ивана Денисовича».

И идеологические «вылазки противника», когда, допустим, Андрей Битов практически полностью печатал в «Молодой гвардии» уже вовсю гремящий на Западе «Пушкинский дом», но под нейтральным (и подмигивающим искушенному читателю) названием «Версия».

Есть литературная легенда о том, как Евтушенко поил только что вернувшегося из ссылки Бродского и с пьяными слезами на глазах восклицал: «Моя поэма «Братская ГЭС» должна по-настоящему называться «Бродская ГЭС»!»

(А мы ее называли, естественно, «Бл...ская ГЭС».)

Теперь ничего этого нет, зато есть рынок. А у него, как известно, свои законы.

Да и писатель во многих случаях уже не столько писатель, сколько издательский проект. Финансово просчитанный, как открытое на бойком месте питейное заведение…

В теоретических умозаключениях следует, однако же, исходить из того, что автор с издателем являются единомышленниками – и тому и другому хочется, чтобы выпускаемая книга была воспринята как можно лучше. И, понятно, оказалась распродана, как минимум первый тираж.

Поэтому название должно быть: а) интригующим; б) запоминающимся; в) не вызывающим непроизвольно комических ассоциаций; г) точным; д) исчерпывающим.

Цена вопроса исключительно высока. Причем не только коммерческая.

Сужу не понаслышке.

Пятнадцать лет не мог петербургский прозаик Михаил Кононов издать свой роман. И немудрено, что не мог, – потому что назывался этот роман «Эх, бляха-муха!». Вы бы стали читать «Бляху-муху»?.. То-то и оно! Служа в «Лимбусе», я переименовал роман в «Голую пионерку» – и он стал бестселлером.

Причем «голую пионерку» мне не пришлось ни выдумывать, ни хотя бы долго искать: это словосочетание уже было в развернутом подзаголовке романа… Писатель еще и поломался для приличия, правда недолго.

Другой, может быть, не столь показательный пример: последний роман Сергея Носова. И самому Носову, и его друзьям-фундаменталистам (Сергею Коровину и Павлу Крусанову) я поставил условие: найдите удачное название. Впрочем, и сам поучаствовал в безуспешных поисках.

В какой-то момент Носов объявил нам, что придумал окончательное название. Мы замерли в ожидании. «Пых», – задумчиво произнес автор романа. Как?! «Пых!» – повторил он уже увереннее. Не будь он таким славным, мы бы, наверное, набросились на него с кулаками.

В советское время цензура настаивала на оптимистическом звучании названия (фото: sxc.hu)

Название он в конце концов все-таки придумал – «Грачи улетели». Отвечающее примерно четырем из пяти вышеперечисленных параметров. Под этим названием роман и вышел.

А вот грандиозный успех «Укуса ангела» того же Крусанова лишь в небольшой мере объясняется этим исключительно удачным (все пять параметров) названием, но все же объясняется и им тоже.

Чрезвычайно удачное название «Мачо не плачут» сделало (буквально из ничего!) имя Илье Стогову.

«Кошмар на улице Стачек» стал визитной карточкой Андрея Кивинова.

А вот «Путь Мури» нынешнего лауреата «Нацбеста» Ильи Бояшова назывался в рукописи несколько иначе – и, боюсь, с прежним названием не видать было бы котику премии, как своих ушей.

Александр Проханов назвал один и тот же роман «Экстремистом» (в журнальной публикации) и «Пятой империей» (в книжной), но не спасло его ни то ни другое.

А вот такие названия, как «Чеченский блюз», «Красно-коричневый» и в особенности «Господин Гексоген», напротив, чрезвычайно удачны.

Сам Проханов придумывает названия или ему помогают издатели? Не знаю.

Но вот мне самому к автобиографическому роману «Двойное дно» присочинил вторую половину названия – «Записки скандалиста» – издатель Захаров… Глупость, понятно, присочинил, а ведь пристало!

Неудачное название способно изрядно омрачить и судьбу уже вышедшей книги.

Примечателен пример Евгения Войскунского с романом «Румянцевский сквер» – превознесенным Львом Данилкиным и не замеченным никем другим. В решающей мере дело заключается в неудачном названии.

Сам по себе топоним (особенно значащий) как название вполне уместен – «Тамань», «Марбург», «Епифанские шлюзы» и так далее. Одно время на такие названия была мода, особенно среди поэтов. Да и сегодня какая-нибудь «Бухта Радости» переливается из одного шорт-листа в другой.

С Войскунским же произошло вот что. Будучи человеком весьма преклонного возраста, он назвал роман «Румянцевским сквером» (так этот пятачок на задворках Академии художеств назывался до войны, да и по-прежнему значится в кое-каких справочниках).

А называется он сейчас Румянцевским садом (официально) и Румянцевским садиком (неофициально).

Памятные (прошу прощения за каламбур) сборища общества «Память» в конце 1980-х – а о них и говорится в романе – происходили в Румянцевском садике. Однозначно!

А главное, петербуржец (а на кого ж еще рассчитан роман?) вообще не опознает этот топоним как питерский. То есть, глядя на обложку книги, он не понимает, что действие разворачивается в нашем городе, да еще в одиозно известном месте…

В Питере нынче и вовсе не осталось скверов; хотя так, бывает, уважительно именуют безымянные собачьи площадки.

Любопытна история с названием «Дом». В свое время, издавая кафкианскую притчу «нового американца» Владимира Гржонки, названную автором именно так, я предложил ему переименовать роман в The House.

Под таким названием он и вышел. Меж тем именно под названием «Дом» опубликована прошлой осенью другая притча – петербурженки Оксаны Бутузовой.

Но, увы, оба «Дома» – при незаурядных достоинствах, присущих этим романам, – успехом не пользуются.

Недотягивают до «Замка»? Разумеется!

Но недотягивают до «Замка» и сами названия.

До сих пор мы рассуждали об оригинальных названиях, но ведь есть еще и переводные! Здесь тоже бывают удачи («Над пропастью во ржи»), и разнохарактерные неудачи, одну из которых – «Большие надежды» вместо «Больших ожиданий» – упомянул в недавней колонке Игорь Манцов, и произвольные переименования.

Недавно вышел в моем переводе роман Нормана Мейлера «Лесной замок». Лучше было бы перевести название как «Замок в лесу», указала мне одна из рецензенток. Впрочем, и вообще-то отличившаяся в оценке перевода изрядной придирчивостью: «В. Топоров будто не чувствует, что космополитическое fucking – совсем не то же самое, что русская «е..я». А может, и в самом деле не чувствует».

Может, и не чувствую. Вот только «Лесной замок» – это название замка, а «Замок в лесу» – указание на его местонахождение. Этим и ограничусь, чтобы не затрагивать более деликатных материй.

Показателен и другой недавний случай: жизнеописание поэта Рочестера, выпущенное Грэмом Грином под названием «Лорд и его обезьянка», вышло по-русски (опять-таки в моем переводе) как «Распутник» – и с фотографией Джонни Деппа в роли Рочестера из фильма «Распутник» на обложке.

Это был, разумеется, рыночный ход, и мы с арт-директором «Амфоры» Вадимом Назаровым пошли на него без малейших колебаний: книга трудная, важная (в ней впервые представлены стихи «британского Баркова»), но коммерчески по нынешним временам сомнительная.

(Однажды, много лет назад, я сказал интервьюеру «Русского журнала» дословно следующее: «У молодежи нынче установка на плохой перевод». В результате эту же установку приписали мне самому – вот и буквально на днях я прочитал на одном из украинских переводческих форумов о том, что являюсь автором «теории поганого перекладу». Получилась, на мой взгляд, удачная эпиграмма.)

Рассказывая будущим редакторам о важности работы с названием, я проводил, как правило, аналогию с искусством хорошо одеваться.

Бывают названия, похожие на продукцию массового пошива, на так называемые «мелкие серии» и, наконец, на индивидуальный покрой. Бывают названия от-кутюр, бывают прет-а-порте, а бывает и ширпотреб.

Название должно «сидеть» и «смотреться» – вот что важно. Оставаясь при этом удобным, функциональным и соответствующим ситуации – casual (пламенный привет Оксане Робски) или, наоборот, не casual.

Многое, правда, зависит от ткани, от расцветки, от пуговиц…

А главное – от фигуры.