Дмитрий Соколов-Митрич: Речи подземелья

Константин схватил Ленина за руку, и тут же с небес спустился в облаке святой Николай и спрашивает: «Дети мои, можно вашу беседу послушать?» Ленин как крикнет: «Можно!!!» А Николай отвечает: «Если ты свой вражий перст наложишь на сего человека, не останется камня на камне». И поднялся в небо.

Тем временем свита Ленина копала под Константина яму, но он не упал в нее, а остался висеть в воздухе. И говорит: «Ну что, Ленин, пойдем на поезд сядем?» – «Ну, пойдем!!!» – кричит Ленин. Пришли, сели, а поезд не трогается с места и не трогается. Тогда Ленин стал его толкать, а поезд только колесами двигает, но не едет. А впереди тоннель, я не знаю, как он называется, я в Москве не был...

Эти словеса лет 10 назад произносил в моем присутствии Иван Лепехин из села Большая Тишанка Воронежской области. Нет, Иван Пахомыч не безумен. У него дома идеальный порядок, послушная жена, они оба очень трудолюбивы и воспитанны, сидят по струнке, пока я читаю, не перебивают, когда я говорю, совсем не пьют и даже не курят.

Но стоит только заговорить с Лепехиными о том, как в 20-е годы прошлого столетия на земле состоялось второе пришествие Иисуса Христа в образе Федора Рыбалкина – и все, кранты. Изба тут же наполняется горючей смесью из самых фантастических фактов, жгучих образов, мистической логики и околобиблейской лексики. «Взвихренная Русь» Алексея Ремизова в чистом виде.

Мне интересно лишь одно: о чем и, главное, как они в этой пещере разговаривают

Лепехины, Печенкины, Евстигнеевы, Шестопаловы и еще пара сотен местных жителей известны сектоведам как «федоровцы» или «рыбалкинцы». Сами же они называют себя просто «истинно православными христианами». Чего это я вдруг про них вспомнил? Да вот насмотрелся новостей про Петра Кузнецова и его закопанцев из села Погановка Пензенской области – и вспомнил.

Когда все поутихнет, журналисты разбегутся, чиновники успокоятся, милиция займется более важными делами, да и сами «истинно православные христиане» (они называют себя точно так же, как и последователи Федора Рыбалкина) приведут свои нервы в порядок – вот тогда я обязательно приеду в Погановку, если, конечно, конец света раньше не наступит.

Что я хочу там узнать, когда уже схлынет интерес к этой теме? Да ничего не хочу узнать. Я и спрашивать их ни о чем не буду. Мне интересно лишь одно: как они говорят. Я очень хорошо помню вкус той речи, которую распробовал в Большой Тишанке. И у меня предчувствие, что в Погановке этот вкус можно ощутить снова.

– В 1914 году крестьянин Федор Рыбалкин из Нового Лимана ушел на войну, – продолжает Лепехин. – А придя в 1918 году, вышел на открытую проповедь. Босый, без головного убора, волос как у Первосвященника или как пишет Библия – назарейский. Лютый мороз, стужа, вихри зимние, едва и скот выдерживал. А Он как в летний солнечный день и ничтоже сумняшеся шагает по снегу морозному, словно как летом по траве. И начал творить всевозможные чудеса…

Все буквально, что записано во святом Евангелии, да еще после его молитвы яблоня сошла с Белой горы, перешагнула дорогу и вросла в землю – как будто сто лет на том месте стояла. И в 1926-м году Он закончил второе всемирное свидетельство. И сказал тут же власти стоящей, которая от него и не отходила все время. Сказал: «Теперь я все кончил на земле… Совершилось… Теперь кончайте вы…» И тут же его взяли и сразу посадили в центральную тюрьму. А он оставляет стражу на своих постах, замки и печать – все в порядке, а сам пришел к ним в кабинет, где они совещаются.

Разумеется, когда они увидели воочию пред собою стоящего Федора, герои попадали. Федор их поднял и сказал: «Вы не знаете, что со мною делать, а я вам скажу: немедленно отправьте меня на Соловецкий остров». 12 суток плыли, а на 13-е сутки достигли гавани, то есть на место, и корабль стал. И тут же поднялся Федор, стал на воде, как на суше, и сказал спецкомиссии: «Сейчас же немедленно вернитесь в Москву и что видели, и что слышали – напишите в Советской печати и оповестите на весь мир. И тут же стал невидим. Конец и Богу слава, аминь, аминь, аминь»

Лепехины, Печенкины, Евстигнеевы, Шестопаловы и еще пара сотен местных жителей известны сектоведам как «федоровцы» или «рыбалкинцы» (фото: solovki.ca)

Мне неинтересно, сколько еще просидят в поганковской пещере оставшиеся там 11 человек. Мне по барабану, чем они там занимаются. Для меня неважно, какое наказание понесет их предводитель Петр Кузнецов. Он мне интересен не более чем сумасшедший сифилитик Федор Рыбалкин, который, вернувшись с Первой Мировой войны, начал проповедовать в своей местности и в короткое время увлек за собой несколько тысяч человек, большую часть из которых потом расстреляли и разослали по лагерям, а сам Рыбалкин окончил свои дни в сумасшедшем доме в Орловке.

Меня, если честно, даже не очень волнуют подробности криминальной истории о том, как погибли в погановской пещере двое ожидающих конца света. Вся эта история, которая не сходит первых полос газет и не покидает выпуски новостей, мне интересна как явление языковое и культурное. Мне интересно лишь одно: о чем и, главное, как они в этой пещере разговаривают.

С тех пор, как в России воцарилось телевидение, уже мало где можно услышать цветную русскую речь. Она везде одинаково серая – как воздух в Москве. Лишь в закрытых сообществах сохраняется, а иногда и зарождается иная манера говорить и думать. В сектах, в тюрьмах, в монастырях – вот, пожалуй, и все. Ну, разве что, еще в тех отдаленных деревнях, где в один прекрасный день вырубилось электричество, а починить некому. Избавляясь от террора многочисленных источников внешнего воздействия, язык как будто впадает в детство. Он становится простым, доходчивым, спокойным и вкусным. На нем хочется говорить, думать и даже молчать.

Воронежские последователи «второго пришествия в образе Федора Рыбалкина» не смотрят телевизор и вообще ориентируются в информационном пространстве прадедовскими методами. Знаете, как они меня нашли? Дело в следующем: с тех пор, как оставшиеся в живых рыбалкинцы вернулись из лагерей и поселились в Большой Тишанке, они неустанно ищут свидетельства истинности своей веры. Эти люди верят, что члены спецкомиссии, которым Федор Рыбалкин повелел пойти и написать обо всем в Советской печати, так и поступили.

Слова «ибо сказано в Советской печати» звучат для «истинно православных христиан» примерно так же, как для христиан обыкновенных фраза «ибо сказано в Священном писании». Тишанские ходоки постоянно скитаются по всевозможным архивам, строчат запросы в ФСБ, знают наизусть цитаты из советской Конституции, 21-й сессии Генеральной ассамблеи ООН, из Ленина, Брежнева, Анатоля Франса и никакие неудачи не способны убедить их в тщетности этих поисков.

Однажды кто-то посоветовал им обратиться в «Общую газету», в которой я тогда работал, но из всего адреса они знали лишь одно слово: Москва. Тогда они отправили в столицу ходоков – братьев Печенкиных. Они просто пришли на Красную площадь и стали спрашивать добрых людей, где здесь «Общая газета» находится.

Добрые люди, из которых половина оказались иностранцами, нервно пожимали плечами. Но когда Печенкины перевалили за вторую сотню, каким-то чудом им попался человек, который смог показать дорогу. Прадедовские методы сработали. Через час два брадатых старца уже сидели на 5-м этаже здания на улице Гончарной и лили мне в уши словесный сироп:

– У нас одна болезня! Все наши братья и сестры единоверцы, то есть истинно православные христиане, все болеем одной болезнью и крепко! Чтобы верить в живого Бога, которого мы приняли по делам в образе Федора Рыбалкина, про которого написано в Советской печати. Это одно; второе – исполнять законы, избегать неправды и делать всем добро и трудиться только честно и добросовестно. Но таких больных во всем мире что-то совсем мало встречаем.

Жаль, что из поганковских закопанцев никого не расстреляют, не посадят в тюрьму и даже исповедовать свою веру не запретят. Для сектантов такое бездушное отношение к ним государства губительно. Не пройдет и пары лет с тех пор, как я у них побываю, и они разбредутся по своим телевизорам, потеряют свою изуверскую идентичность, станут разговаривать на обычном сером языке. Лет через 50 какому-нибудь журналисту «Известий» и деревенский очерк написать не о ком будет.