Юрий Гиренко: Осторожно, история!

Не правда ли, странное утверждение? Особенно для профессионального историка, с младых ногтей наученного тому, что история – наставница жизни и фундамент современности, а кто контролирует прошлое, тот контролирует будущее. Да, и еще тому, что история – это политика, обращенная в прошлое.

С таким багажом надо бы стремиться к тому, чтобы политики (да и просто граждане) историю изучали, знали и понимали. Тогда они реже будут наступать на старые грабли. Люди станут мудрее, политика – разумнее, жизнь – лучше…

Вот только есть одна незадача: цель недостижима. Наши знания о прошлом неизбежно фрагментарны, а понимание прошлого всегда субъективно. Даже история как наука не дает единственно точных ответов на вопросы о том, как и почему все происходило.

Среди политиков обязательно найдется Паниковский, который нарушит конвенцию

В действительности мы знаем не историческую реальность, а представление о ней. История в сознании подавляющего большинства людей (не исключая и профессиональных историков) – это набор мифов разной степени прочности.

Мифы эволюционируют, конкурируют, рушатся и вновь возникают. Но они есть всегда, и живучесть мифа не зависит от его достоверности. Мы знаем, что Александр Македонский разрубил гордиев узел, Цезарь перешел Рубикон, Юрий Долгорукий основал Москву, а Юрий Гагарин сказал «Поехали!». И кому какая разница, как оно было на самом деле?

Чем дальше от нас отстоят события прошлого, тем мифы устойчивее, а восприятие их спокойнее. Голливудские вольности в трактовках древней истории раздражают только профессиональных знатоков античности, да и то не всех. Даже неортодоксальные трактовки Священной истории вызывают настоящий гнев лишь у небольшой части рода человеческого.

Мифы редко бывают универсальными – у каждой нации свой взгляд и своя мифология. Но, опять же, если речь идет о давних событиях, эти различия не вызывают особо сильных чувств. Каждый русский знает, что в Бородинской битве победил Кутузов; любой француз уверен, что в сражении под Москвой одолел Наполеон. И хотя речь идет об одной и той же битве, это никак не сказывается на отношении русских к французам и наоборот.

Куда сложнее с событиями, которые происходили совсем недавно. Тем более если эти события принимали бурный оборот и кардинальным образом меняли жизнь людей. Тут не может быть ни консенсуса, ни равнодушия. И взгляд на ближнее прошлое приобретает огромное значение не только для профессионалов и любителей исторического познания, но для самых широких кругов общества.

Так обстоит дело с отношением к 90-м годам ХХ века в России. И общая оценка случившегося в те годы с нашей страной, и оценка отдельных событий 1991, 1993 или 1996 годов – это вопросы не академические, а политические. Дело даже не в том, что диапазон мнений о 90-х широк и включает в себя диаметрально противоположные трактовки всех без исключения фактов вчерашнего дня. Главная проблема – в постоянном присутствии исторических сюжетов (а 90-е – это уже история) в политическом дискурсе.

И общая оценка случившегося в 90-е годы с нашей страной, и оценка отдельных событий 1991, 1993 или 1996 годов – это вопросы не академические, а политические

Для российской политики распад СССР, президент Ельцин, приватизация и прочее столь же актуальны, как вертикаль власти, президент Путин, монетизация льгот и т.п. Это прошлое остается в сегодняшнем дне – и воспринимается во многом живее и ярче, чем настоящее. Тем более что революционные бури 90-х и впрямь ярче, чем послереволюционное затишье.

Притом все мы уверены, что знаем и помним 90-е. Это же все происходило совсем недавно и у нас на глазах! Да, но историки не зря говорят, что никто не врет больше очевидцев. Ведь каждый человек способен видеть только «часть слона», да и память человеческая устроена избирательно.

Самое же существенное, что размах событий был необычаен. Не каждому поколению и не в каждой стране доводится пережить столь масштабную трансформацию всей жизни. Поэтому все мы – вольно или невольно – возвращаемся к 90-м, чтобы понять: что же это было?..

Революция, что вы хотите! Упоминавшаяся выше Франция вырабатывала некий консенсус по отношению к наследию 90-х годов XVIII века дольше, чем по отношению к наследству всех Меровингов, Каролингов и Капетингов, вместе взятых. Единство национального мифа восстанавливалось в течение почти двух столетий, через десятки войн, ряд революционных переворотов, неоднократную смену политических режимов, не говоря уж о заурядных правительственных кризисах.

Только в 60–80-х годах ХХ века все утряслось. Благодаря Шарлю де Голлю и Франсуа Миттерану французы примирились со своей историей, интегрировав революцию в свой национальный миф. А ведь во Франции была только одна революция такого масштаба (революции 1830, 1848 и 1870–1871 годов по размаху и последствиям несопоставимы).

У России – две, причем на протяжении одного столетия. Каждая из них полностью ломала национальное сознание и сокрушала существующую мифологию. В первом случае за сокрушением старых мифов сразу последовало формирование и массированное внедрение новых. Во втором было только крушение.

Понятно, что при таком состоянии национального самосознания любое введение исторических сюжетов в политический контекст рискованно. А если речь идет о событиях самой новейшей истории, то и взрывоопасно. Ведь отстраненный взгляд на факты, без которого не бывает рационального осмысления и спокойного обсуждения, тут невозможен.

Обращение к наследию 90-х со стороны политиков неизбежно бередит свежие раны, ничуть не приближая к национальному согласию. Хорошо бы, конечно, чтобы политические субъекты договорились и объявили мораторий на политическое использование исторических разногласий. Однако среди политиков обязательно найдется Паниковский, который нарушит конвенцию.

Остается напоминать: история и политика взаимосвязаны, но не тождественны. Не стоит думать, будто сегодня возможна единственно верная трактовка вчерашних событий. Надо помнить день вчерашний, но не подменять им день сегодняшний. Чем больше истории в политике, тем хуже и для истории, и для политики.