Дмитрий Бавильский: Диснейленд для новых умных

Переплюнуть «Верю», построенную в помещениях бывшего винзавода (его подвалах кладки XIX века), будет трудно. Очень уж необычное выбрали для экспозиции место. Самоигральное.

Российские художники не привыкли к большим пространствам – галереи у нас невместительные, бюджеты маленькие, сил и трудоспособности тоже не хватает. Кулик же сделал западную по размаху выставку – «как у взрослых» в смысле размахов и масштабов, что потребовало крупных, монументальных форм. Таких пространств много в западных центрах современного искусства, но совсем нет у нас.

Искусство оказывается умозрительной рамой, заставляющей воспринимать уродство промежутка в качестве дополнительного источника любования

«Верю» открывает городу и миру территорию винзавода. Она и сама по себе произведение искусства: сумрачный подвал с мощными обшарпанными сводами, внушительная толщина стен, отбитая плитка. Можно подумать, что мы промзон не видели – они же сплошь и рядом нас окружают. Ан нет, после того как подобное место объявляется точкой сборки художественных коллекций, что-то исподволь меняется – искусство оказывается умозрительной рамой, заставляющей воспринимать уродство промежутка в качестве дополнительного источника любования.

Главная экспозиция I Биеннале современного искусства два года назад проходила в бывшем Музее Ленина. Она, кстати, и показала, что не все художники выдерживают испытание кубометрами густого, звенящего пустотой воздуха. Стены залов худо-бедно осваивались, но вот сценография помещений, драматургия выставленного посредине прихрамывала, теряла убедительность, бледнея на глазах, превращаясь в необязательные граффити, росчерк на полях.

К тому же аура экс-музея придавала экспозиции неистребимый привкус стеба, тотальной иронии. Ну как же – бывший музей Ленина: а из нашего окна площадь Красная видна! Обнажением приема оказывался торжественный зал, где на большом экране демонстрировали черно-белый фильм про Ленина. Контекст съел выставку, задавил рентгеновским излучением, о котором Андрей Вознесенский писал в поэме «Лонжюмо». Лучше всего с этим контекстом разобрались «Синие носы», выставившие картонные боксы с маленькими человечками (в том числе и с катающимся-перекатывающимся Ильичем). Помимо четко пойманного содержания снайперски сыграла сама форма коробок – их периодичность, задающая экспозиции свой темпоритм. Когда коробки заканчивались (первый этаж), то истончалась и без того хлипкая драматургия.

А в подвалах «Винзавода» инсталляция «Синих носов» потерялась. Мы ее попросту не нашли. Поскольку многие экспонаты не имеют этикеток, то приходится возвращаться к началу, где висит карта-схема. Дважды сверились с указанием расположения инсталляции и дважды возвращались к инсталляции Д. Гутова с многократно увеличенными пятками мертвого Христа. Но так ничего похожего ни на искусство вообще, ни на почерк «Синих носов» в этом углу не обнаруживалось.

Куратор выставки Олег Кулик

Хотя выставка, разумеется, получилась не «про духовность». Не про веру и неверие. Как любое усилие знаковой системы второго (да уже можно сказать – третьего) уровня, она на самом деле вышла про силу (или бессилие) современного искусства. Нормальная внутрицеховая рефлексия. Разбор полетов. Размышление на тему возможности серьезного отношения к самому искусству. И если есть в экспозиции момент вопроса о вере, то он должен звучать как вопрос о вере или неверии в силу современного искусства. В его возможность вообще.

Каким же теперь должно быть изобразительное искусство, чтобы оно было интересно «обычным» людям? Как изобразительное должно (может) конкурировать с другими формами творческого общественного сознания – с кино, с медиа, с шоу-бизнесом? Скажем, становится очевидным, что литература и театр такой конкурентоспособностью не обладают: литературу заменили медиа, театр с его ритуальностью (выход в свет из бытовой беспросветности, повод сделать прическу и надеть новое платье) заменен культпоходом в ресторан. Не случайно же, что все нынешние модные заведения начинаются не с еды, но со стен – со сценографии.

Искусство выживает, превращаясь в аттракцион, в умное и тонкое развлечение. В Диснейленд для интеллектуалов и «продвинутой молодежи». В Москве катастрофически мало незаезженных мест и незатоптанных жанров проведения досуга. Расширением культурного пространства все время занимаются молодежные журналы, но что можно придумать еще, кроме бассейнов и гольф-клубов, новых музыкальных площадок?

А если у тебя есть еще и эстетические запросы? Да, хороших кинотеатров – но сколько можно жевать попкорн? Или эксплуатировать любимые заведения? А тут с чистого листа, в зоне отчуждения возникает место с ощутимым привкусом приключения. Ну прикольно же забраться на зады Курского вокзала, минуя тоннель и проходную, спуститься вниз, словно в катакомбы, попасть в пространство понимания, поднимающего самооценку, столкнуться здесь с масштабностью и остроумием устройства. В подвалах вечный вечер, полумгла, артефакты высвечиваются, но не целиком, нагнетая суггестию и невозможность сделать качественную фотографию.

Еще Товстоногов говорил, что «вокруг театра тоже должен быть театр». Винзавод позволяет разыграть экспозицию в лучших традициях русского психологического театра. С тотальным погружением в среду. Это же очень важно – неформатное помещение, которое назначается «музеем» и оттого начинает «звучать». Переходы, покрытые правильным деревянным настилом, коридоры и лазы, из-за чего вдруг вспоминаешь устройство храма Гроба Господня в Иерусалиме, с его катакомбами, Армянским отсеком и сдутой Голгофой. Лестницы наверх упираются в тупики с артефактами, а в малых залах – малые формы.

Вера художников в силу искусства оказывается убедительной в двух случаях. Или если аттракцион оказывается удачным («Генератор нимбов» А. Пономарева, адский лабиринт группы «Газа») и зрители принимают активное участие.

Или же если есть четкий отсыл к традиции, к классике. Цитаты, заимствование, обыгрывание. Как у того же Д. Гутова с фрагментом ступней Христа работы Мантеньи. Как у В. Дубосарского с А. Виноградовым, использовавших православные иконы.

Традиция здесь выполняет роль прообраза, лишающего нынешние объекты бестелесности, умозрительности, переводит их из состояния обманок в стан чего-то безусловного. Состоявшегося.

Традиция здесь выполняет роль прообраза, лишающего нынешние объекты бестелесности, умозрительности, переводит их из состояния обманок в стан чего-то безусловного

Интересное ощущение связано с использованием видео. Его теперь в галереях все больше и больше. Но в пространствах подвалов винзавода видеоработы не прозвучали, потерялись. Может быть, за исключением работы О. Чернышевой с маленькими мониторами, на которых мерцают окна жилых домов: для этой инсталляции подобрали правильный темный закуток со ступеньками. Экраны нужны побольше? Но даже проекция на потолке с промежностью прыгающей теннисистки, достаточно продолжительная, осталась в памяти мельканием полуабстрактных пятен.

Подвалы винзавода явили еще одно странное свойство – инсталляции и объекты, отлично выглядевшие на фотографиях и в теленовостях (синий троллейбус В. Кошлякова, экскаватор Д. А. Пригова), вблизи растрачивают степень привлекательности. Зато неожиданно хорошими оказались деревянные фактурные хлебы А. Осмоловского.

Олег Кулик проделал огромную работу – и с точки зрения логистики, и с точки зрения цельности восприятия: проходных или случайных работ здесь почти нет. Или они не очень заметны. Незаезженность подвалов намертво сцепляется с содержанием работ.

Кулик – выдающийся экспозиционер. Сомнительным ли будет комплимент, если сказать, что как куратор, возможно, он более талантлив, чем визионер? Вспоминаю его проекты в первой «Риджине», каждую их них он превращал в уникальный спектакль.

Что только Кулик не делал с творениями коллег! Выставлял их на вытянутых солдатских руках и на передвижных подставках, которые дети возили, позвякивая колокольчиками. Он сбивал из картин барак, переворачивал картины вниз головой, развешивал их наподобие одежды в платяном шкафу, а постаменты для скульптур исполнял из тающего льда...

Чужие жесты словно бы тысячекратно увеличивают силу Кулика, делая его былинным героем. Жалко, что в этом качестве он выступает крайне редко – ведь такой титанический труд (и строительства, и нахождения единственно правильной многоуровневой метафоры) не может быть регулярным. Подобные акции единичны, из-за чего щемящее чувство эксклюзивности подхлестывает восприимчивость; ходишь, выдыхая горячий пар, глазеешь вокруг – то ли ты на вокзале, то ли на параде монстров или где-то еще. Самое приятное – что непонятно где.