Игорь Манцов: Кровь и почва

Был я футболистом ничего себе, из выносливых и техничных. В 13, кажется, лет нескольким человекам предложили срочно переходить из обычных школ в школу необычную, где был футбольный спецкласс. Однако родители строго-настрого запретили парню переход из вполне бессмысленной среднестатистической школы в школу спортивную, где были и отдельная программа, и непрерывный футбол вместо политинформаций, и соседние спецклассы с прикольными девчонками-гимнастками.

В ту далекую, уже позднесоветскую, эпоху казалось, что получить фундаментальное образование важнее, нежели физическую закалку. По инерции предшествующих десятилетий представлялось, что быть грамотным выгоднее, социально престижнее, нежели быть ловким и быстрым. Гормоны еще не вполне разбушевались, и даже мне самому показалось тогда, что дружить с книжками любопытнее, чем с ровесницами-гимнастками.

Вместо маленького теплокровного человека в традиционной Большой Истории функционирует некая безличная толпа

Впоследствии выяснилось, что в новом, постсоветском социальном климате человеку плебейского происхождения удобнее быть плохим футболистом, нежели, допустим, хорошим кинокритиком. Время, однако, не вернешь, технико-тактическое мастерство, скорость и юношеский задор безвозвратно утрачены. Увы!

Не беда, авторы умных книг в деталях рассказали мне о тщете всего земного, а продвинутый скандинавский философ Кьеркегор еще и отучил от дурной привычки копаться в собственном прошлом: «Выбери один путь – пожалеешь. Выбери другой – пожалеешь тоже. Выбери третий – пожалеешь и о нем. С неизбежностью пожалеешь о всяком СВОЕМ выборе».

…Футбол пришлось бросить. Занялся борьбой дзюдо. На первом же турнире перебросал через голову всех соперников, кроме одного. Этот один, маленький и верткий, был моего веса, но на три года старше. Перед финальной схваткой тренер замучил одним и тем же наставлением: «Слушай, парень, у него единственный фирменный бросок, что-то вроде «мельницы», а впрочем, ты все видел сам. Вот этим единственным броском он и выигрывает много-много лет. На всех региональных турнирах, представляешь. Он всех нас уже заколебал!! Но ты должен, должен этого карапета остановить. Ты – можешь».

Ничего подобного, мой борцовский стаж был всего полгода, а у того великовозрастного «карапета» – лет семь. Хитрый, он бегал от меня по ковру, бегал, а после перекинул через голову ровно так же, ровно с тем же самым автоматическим изяществом, с которым перекидывал всех своих предыдущих противников. Так я впервые встретился со специалистом узкого профиля.

Потрясенный тем обстоятельством, что меня сделали ровно так, как и было предсказано, я немедленно из дзюдо ушел. Если б не ушел, было бы, скорее всего, вот что. Стал бы чемпионом средней руки, регионального масштаба (тренер звал обратно целый год!). Заматерел бы, а в годы перестройки влился бы в какую-нибудь группировку известного толка. Быстро заработал бы денег, нарожал ранних детей от прекрасных экзотических девчонок и в передельную эпоху начала 90-х пал бы от руки какого-нибудь аналогичного борца за капиталистические матценности.

Однако я разочаровался, впал в меланхолию и не вовремя покинул ковер.

Теперь вот вынужден писать и публиковать за сравнительно небольшие деньги разного рода необязательную ерунду.

Извините.
Сегодняшняя колонка – о соотношении маленького теплокровного человека и Большой Истории. Простому человеку, обывателю вроде меня, соотноситься с требованиями этой самой Истории очень трудно. У маленького человека свои резоны, и часто он попросту не поспевает за грандиозными задачами, спущенными ему сверху. Иногда обывательский протест приобретает весьма гротескные формы.

Допустим, власти объявили, что женщинам хорошо бы рожать и второго, и третьего, актуализировали идею беременности. С этой замечательной идеей в здравом уме не поспоришь! Вот что, однако, бросается нынешним летом в глаза.

Подоспела мода особого рода: все девчонки и молодые женщины, вне зависимости от того, идет им это или нет, пооткрывали нынешним летом животы. Прошлым летом – еще не все. Нынешним – решительно все, и даже некоторые весьма пожилые, которым животами хвастаться не пристало.

Занялся борьбой дзюдо. На первом же турнире перебросал через голову всех соперников, кроме одного

Мне видится в этом совпадении какой-то зловещий оскал нашей трудной современности. Все хорошее и почти все святое – по инерции последних десятилетий засмеивается. В данном случае великую идею материнства засмеяло так называемое «коллективное бессознательное».

Такая вот ненавязчивая обнаженка мне, безусловно, нравится, а особенно у некоторых. Однако в социокультурном поле подобное совпадение удручает. Поголовная обнаженка приобретает зловещий смысл, наши потенциальные матери словно бы говорят: не хотим, не понимаем, не будем. Выставляют напоказ то самое место, где, по идее властей, как раз и должен подрастать один ребеночек за другим.

В нынешнем году, в свете идеи национального демографического проекта, ослепительно-открытые животы транслируют вызывающий Великий Отказ:

«Не беременна!»
«Не беременна тоже и даже не собираюсь!»
«Только противозачаточные таблетки!»
«Но иногда можно презервативы…»
«Не беременна сейчас и не собираюсь никогда!»
«Животик и без того красивый!»
«Не-ха-чу!!!»
В некотором смысле проект уже провалился. Не совпадение, но своего рода знамение.
И то верно: дети плод любви, а не панического социального проектирования.
А на что же тогда надеяться? На что уповать?

…Дело было в июле, в тульском Свято-Сергиевом храме. Год со дня безвременной кончины отца Геннадия, который этот храм и возродил, и обустроил. На службе появляется благообразного вида старик священник не из местных. Говорит памятное слово. Выясняется, двоюродный брат отца Геннадия, специально приехал из Белоруссии, вместе росли и взрослели. «Нашей династии православных священников – больше трехсот лет», – внезапно говорит старик из дружественной Белоруссии.

Власти объявили, что женщинам хорошо бы рожать и второго, и третьего, актуализировали идею беременности. С этой замечательной идеей в здравом уме не поспоришь!

Потом-то мне пояснили, что он несколько занизил, что на самом деле без малого четыреста лет НЕПРЕРЫВНОГО СЛУЖЕНИЯ. Все мальчики без исключения шли, что называется, в попы. И в досоветское время, и в советское тоже. Этот вот, белорусский, держался на какой-то светской работе до самой старости, единственный за четыреста лет упорствовал. Но, едва ушел на пенсию, Бог призвал и его. Вскоре после принятия сана заболел раком, уже готовился умирать, отмолил и вернулся фактически с того света.

Эта история произвела в моей голове переворот. Этот сюжет принудительно диктует пересмотр историко-культурных периодизаций и социологических стратификаций. Ведь считается нормальным делом размечать историю страны дворцовыми переворотами, банковскими кризисами и дефолтами, мятежами и войнами. Сменами общественных формаций. Голодом, мором и сытостью. Всякими, с позволения сказать, неправомерными обобщениями.

Говорят: 17-й год!
Говорят: 91-й!
Говорят: ратифицировали новую конституцию, разогнали старую Думу, приняли верительную грамоту из рук дружественного посла недружественного государства.
Ах, как хорошо, что началась новая Россия!
Ах, как плохо, что кончился старый Советский Союз!

Разрывы, разрывы, дырки, провалы, ложные символы и фальшивые революции с резолюциями, социальные группы и классы. Короче, вместо маленького теплокровного человека в традиционной Большой Истории функционирует некая безличная толпа.

Но на самом-то деле подлинная История – вот она. Четыреста лет безвестные безымянные белорусы одного корня рожают детей безо всякого предохранения, радуясь каждому и за каждого благодаря. И все мальчики, все мальчики до единого, недолго думая, выбирают одну и ту же дорогу. Невзирая на дворцовые перевороты, на господствующую идеологию, на репрессии, на голод и мор!

Политики, идеологи и самолюбивые художники давно бы всех укокошили и развратили. Все держится на вот этих вот безымянных, только на них.

После службы, закрыв глаза, грелся на солнышке.
Рядом что-то прошелестело, кто-то легко и стремительно просверкнул.
Вздрогнул, вдохнул, удостоверился.
Сильная прямая спина.
Кровь, отполированная ежедневной четырехсотлетней молитвой.