Игорь Манцов: Наука и жизнь

Дальше происходит нечто невероятное. Самый большой в мировой истории военный флот в одночасье гибнет. 4400 кораблей, 70 или даже 100 тысяч ратников находят последний приют на океанском дне. Что же произошло?!

И вот некий японский ученый, весьма вдумчивый специалист, гений сыска, начинает расследование. Его команда изучает древние манускрипты и устанавливает то самое место, где волею судеб Япония была спасена от порабощения, от огня, меча и удавки. Команда исследователей терпеливо ныряет, поднимая с морского дна многочисленные деревянные фрагменты кораблей. Складируя фрагменты на берегу, команда тщательно их исследует. Отслеживают, в каком направлении залегли на океанском дне 4400 якорей. Сопоставляют миллионы фактов и делают неопровержимые выводы…

Теперь-то я знаю, почему провалилась захватническая кампания Хубилай-хана! Знаю, но не скажу, ибо тема этой колонки – не мертвая история, но живая современность. Самое поразительное в отчетной кинокартине – ее англосаксонское происхождение. Фигурируют японские ученые, да. Рассказывают про японских же самураев, про монгольских захватчиков и про китайских кораблестроителей, конечно. Тем не менее подлинные хозяева дискурса – то ли англичане, а то ли американцы, сначала отмобилизовавшие иностранных ученых на кропотливое расследование и организовавшие масштабный кинопроект, а затем распродавшие эту старинную чужую историю телевизионным каналам всего мира. Естественно, под своею маркой и под своим англосаксонским контролем!

Как бы это достучаться до отечественных властных структур, сориентированных сейчас лишь на бессмысленное накопление, на финансы?! Вслед за властью уже и народ уверился в том, что государственная мощь обеспечивается голыми цифрами, валовым продуктом, потребительской корзиной. А на самом-то деле? Разве подлинная американская мощь – в деньгах и ракетах?! Американцы целенаправленно и агрессивно вкладываются в сам процесс формирования чужой речи. Англосаксы хитроумно раскидывают щупальца. Перекупают чужие идеи, как в описанном случае с армадой Хубилай-хана и японцами. Деформируют чужие дискурсы, блокируя тем самым всякое потенциальное несогласие со своей, англосаксонской, точкой зрения. Да они же попросту формируют выгодную им картину мира!

Кстати, ровно тем же самым занимался, допустим, ранний Советский Союз - боролся за умы всего «прогрессивного человечества». Если Россия желает провинциального удела, она может по-прежнему заниматься калькированием чужого образа мысли и неумелым подражательством. В противном случае придется снова заинтересоваться картиной мира в целом, придется целенаправленно вкладывать миллионы в социокультурное строительство, в свободную, конвертируемую речь.

Пока же эту государственного значения миссию от случая к случаю, между делом, выполняют отдельно взятые индивидуумы. Допустим, совершенно одновременно в нашем информационном пространстве появляются два интервью на, казалось бы, сугубо технологическую тему. Чрезвычайно уважаемый мной американец Дэвид Линч: «Для меня целлулоидная пленка уже мертва. На ней скапливается грязь, она постоянно рвется, образуется масса царапин, а оборудование такое громоздкое. Когда работаешь с таким фильмом, складывается впечатление, что плывешь в холодной патоке».

Линч настаивает на том, что кинематограф, в том виде, в котором зрители привыкли его воспринимать, уходит в прошлое

Линч настаивает на том, что кинематограф, в том виде, в котором зрители привыкли его воспринимать, уходит в прошлое. По мнению корифея режиссуры, неизбежен скорый переход всей киноиндустрии на цифровой способ записи видеоряда. Линч рассказал, что неизгладимое впечатление на него произвели возможности цифровой кинокамеры Sony PD150, которой он и снимал свою последнюю картину «Внутренняя империя».

Но вот что говорит в это же самое время отечественный кинорежиссер Алексей Балабанов, едва выпустивший крайне, на мой взгляд, удачную картину «Мне не больно» и сразу же приступивший к съемкам нового фильма «Груз 200»: «Я на «цифру» снимать не буду. Пленка делается из желатина. Специально коровы выращиваются для пленки «Кодак». А все живое передает энергию. Поэтому и пленка - живая. А «цифра» энергию не передает. Цифровое изображение очень условно».

Кто прав? Правы оба. Вынести по-настоящему объективное суждение не представляется здесь возможным. Неуемный позитивизм с неумным прогрессизмом актуализируют фигуру «критика», который выступает в качестве машины, осуществляющей универсальную экспертизу, машины, воспроизводящей некую «абсолютную компетентность». Чем меньше в обществе или у частного человека живого дела, чем меньше проб и ошибок в реальном времени, тем больше у них в арсенале «критики», то бишь болтовни, то бишь безответственно раздаваемых направо и налево оценок. Посмотрите, что происходит в постсоветской России: социальные ротации сведены к минимуму, социальное движение тормозится, рынок – подмененный, люди поэтому вынуждены участвовать в бесконечных ритуальных спорах по любому поводу. Одними и теми же товарищами-господами с пеною у рта обсуждаются-оцениваются политика и кино, литература и социология. Все мы попросту НЕ У ДЕЛ. Страна два десятка лет существует в режиме перманентного разговора именно потому, что существует жесткая позитивистская установка на подражание неким импортным образцам, которая подразумевает заведомую ущербность всякой НЕПОСРЕДСТВЕННОСТИ.

«Не делай, не смей!» – ибо все равно не дотянешься до заемного образца, будешь поэтому неправ и подвергнешься остракизму.

Фигуры режиссера Алексея Балабанова и продюсера Сергея Сельянова, работающих в тандеме с начала 90-х, представляют отдельный социокультурный интерес

Ты – дышишь, ты хочешь делать живое дело, ты в результате предлагаешь нечто, сработанное не по заимствованным «научно обоснованным» клише, но порожденное твоей целеустремленной жизнедеятельностью. Однако коллективный критический разум перестроечного образца одергивает, силится твою органику засмеять: «Эге, парень, да ты же не в курсе передовых направлений и модных тенденций! Линч давно снимает на цифру, а ты все еще носишься со своим желатином!»

А пускай. Линчу – Линчево. Линч без малого гениален, что с того? Живое имеет приоритетное право. Даже пресловутая «гениальность» - ничто в сравнении с ЖИВЫМ.

Фигуры режиссера Алексея Балабанова и продюсера Сергея Сельянова, работающих в тандеме с начала 90-х, представляют отдельный социокультурный интерес. Я не являюсь фанатом Балабанова. Пару дней назад пересмотрел по телевизору его давнюю картину «Про уродов и людей», которая в свое время мне активно не понравилась. Не понравилась она и теперь. Между тем Балабанов неизменно называет этот фильм своим любимейшим. Как же быть с этим очевидным для меня авторским ослеплением? Фильм и на этот раз показался баловством, инфантильной игрушкой, претенциозной попыткой изобрести велосипед. Что же, поддавшись велению «здравого смысла» записать автора в имитаторы и дилетанты? Однако некоторые другие картины Балабанова - оба «Брата», «Жмурки», «Мне не больно» - представляются мне весьма сильными художественными высказываниями. Балабанов - человек, от которого можно ждать чего угодно, в том числе незапланированного шедевра, прорыва.

Сельянов с Балабановым – единственные люди нашего нынешнего кино, которые настаивают на том, что не имеют никаких евроатлантических амбиций, никаких фестивальных понтов. «Россия – огромная страна, отдельная цивилизация, поэтому ее кинематографистам нет надобности ориентироваться на какие-то внеположные вкусы и территории», - нечто подобное я встречал в их интервью неоднократно. Казалось бы, точка зрения, подразумевающая огораживание, провинциализм, ограниченность. На самом же деле эта позиция не провинциальна, но плодотворна. Только эти двое, ведущий продюсер и ведущий кинорежиссер, последовательно отыгрывая роль упертых ремесленников, будто бы сориентированных не столько на качество, сколько на кассу и на некую субкультуру регионального значения, культивируют свободное дыхание, доверяют интуиции, отрицают прописные истины с заимствованными схемами. Все остальное наше кино – суета сует, угодливое заискивание перед вкусами отборщиков западных фестивалей или перед высокомерной псевдокомпетентной постсоветской критикой.

Рассуждая о своей картине «Жмурки», Балабанов замечает: снимал-то комикс, а публика восприняла предъявленную ей фантасмагорию как «абсолютно реальную жизнь». «Где-то я там ошибся, что ли. Не знаю…» - искренне удивляется Балабанов к моему полному восторгу. Ну кто еще из нынешних наших мастеров искусств, неуверенных в себе, превыше всего ставящих реноме и так называемую «экспертную оценку», вот так запросто признается в том, что не получилось и «не срослось»? Кто еще настолько искренне почешет репу, чтобы тут же приняться за следующую работу?! Балабанов не рассуждает и не заискивает – работает.

Рассуждая о своей картине «Жмурки», Балабанов замечает: снимал-то комикс, а публика восприняла предъявленную ей фантасмагорию как «абсолютно реальную жизнь»

Случайно увидел в телевизоре фрагмент беседы Федора Бондарчука с Дмитрием Месхиевым. Был поражен неумеренной комплиментарностью собеседников в адрес друг друга, а также чрезмерной самонадеянностью тона. При всем уважении к обоим постановщикам должен заметить, что их работы отличает предельная предсказуемость, клишированность. Чудес ждать не приходится, каждый эстетический приемчик известен здесь наперед. Отсюда, видимо, и самоуверенность: собеседники-режиссеры идут по чужим проторенным дорожкам, среднестатистическое постсоветское качество их работам гарантировано. Один недавно победил на Московском кинофестивале, режиссерский дебют второго номинирован от России на «Оскара». Что называется, все по науке. Меня, однако, эти победы не радуют, а эти фильмы не кажутся мне полноценными художественными высказываниями: дыхание несамостоятельное, поэтика заемная.

Коротко говоря, пришла пора НЕ ЗНАТЬ и НЕ УМЕТЬ. Подлинно непровинциальный художественный жест сегодня – это демонстративный отказ от правил хорошего тона, от так называемого «хорошего вкуса» и навязанных хитроумным Западом правил игры. Я говорю это, будучи безусловным поклонником и западного кинематографа, и западной культурной политики. Именно поэтому слишком хорошо представляю, насколько безжалостна эта политика по отношению ко всякому конкурентоспособному противнику или даже партнеру.

Дело, кстати, не в злом умысле, как часто пытаются представить иные ненавистники Запада, но в присущей западной культуре воле к экспансии, к неугомонному расширению, к захвату новых территорий. Почему, кстати, картину про безумную авантюру Хубилай-хана сделали англосаксы, а не мы?! Япония совсем рядом, а Монголия и Китай, где давняя драматическая история начиналась, и того ближе! Наша археология, наша документалистика традиционно сильны...

Почему, почему. Да попросту нет никакой государственной воли к подлинной суверенности и к строительству самодеятельной национальной культуры. Вся наша теперешняя жизнь – калька. Смешно, но даже перестроечная, во многом справедливая самокритика была всего лишь калькой с той критики, которую в эпоху холодной войны обрушивал на Советский Союз яростный Запад.

А еще раньше был знаменитый тезис Никиты Хрущева: догнать и перегнать. Не я первый заметил, что с этого позорного обезьянничанья все наши беды и начинаются. Тут важна методология. Начали обезьянничать при развитом социализме, продолжили в смутное переходное время, никак не остановимся и теперь. Все чаще говорят про «новый застой». Ходить по кругу, безусловно, грустно. Однако подражание собственной, пускай и неудачной, аутентичности все-таки лучше, чем подражание чужой, мертвой, давно преодоленной самим Западом «науке».

Действие новой картины безупречно живого, а потому частенько ошибающегося Алексея Балабанова происходит в 1984 году. Думаю, это символично. Балабанов и Сельянов – то последнее поколение, которое успело в более-менее массовом порядке прорваться к социальному успеху собственными силами! В первой половине 80-х они уже вступили на трудовое поприще, а потому успели оглядеться, поднатореть, обрасти связями и социальным капиталом к тому времени, когда начался бурный передел и собственности, и жизненного пространства.

Потом начались иные правила игры. Какие? Кинематографистов, идущих на смену героям моей нынешней колонки, отличают качества особого рода. Их непременные пароли: «Чего изволите?», «Мы знаем, знаем!», «Мы - из продвинутых кинематографических семей!!»

Если социокультурная политика не изменится, станем подобны теперешней Монголии, которую я вполне себе уважаю, но у которой нет ни амбиций, ни сил, ни желания влиять и соревноваться в мировом масштабе. А ведь было время, когда перед доблестными воинами Хубилай-хана трепетали даже невозмутимые японские самураи.