Зачем советская власть ввела и отменила национальные дивизии

Красная армия формировалась по частично национальному принципу, и к середине 1930-х в ее составе сохранилось несколько десятков национальных соединений разного уровня – от дивизий до отдельных кавалерийских полков. К 1938 году все национальные воинские формирования были переформатированы в обычные части – как правило, стрелковые или кавалерийские. Также реформа предусматривала отход от территориальности: прежде призванный на службу обычно служил в родных местах, у этого были и положительные, и отрицательные моменты.

С одной стороны, в мирное время в де-факто мононациональных частях не возникало «землячеств», было меньше внутренних конфликтов, никто не мучился от языкового разнообразия, уменьшались проблемы со снабжением. Все это замечательным образом улучшало отчетность и командования, и политсостава. «Покраска травы» и лакировка действительности существовали всегда.

С другой стороны, в военное время, а иногда и на маневрах, обнаруживалось, что такие части лишь условно боеспособны: боевая подготовка в них низкая, культурной адаптации нет, уставы не соблюдаются, зато все дружно требуют соблюдения национальных обычаев вплоть до развертывания национальной полевой кухни.

Тем не менее в 1941 году национальные формирования решили вернуть.

Прибалтика: отряд русскоязычных с предателями

Первое принципиальное решение было принято только по трем прибалтийским республикам. Это было решение политическое: во всех трех дивизиях искусственно поддерживалась доля «титульной нации» или хотя бы тех, кто мог себя ассоциировать с Латвией, Литвой и Эстонией. Так, в Литовской дивизии в какой-то момент оказалось до трети евреев (и воевали они, надо сказать, прекрасно – нацизм мотивировал).

С 1944 года прибалтийские дивизии использовались исключительно на территории «своих» республик. Латышская освобождала Ригу и добивала Курляндский котел, а Эстонская в какой-то момент оказалась на участке фронта Нарва – Ивангород, причем с немецкой стороны против нее стояла эстонская дивизия СС.

Прибалтийские дивизии были уникальны еще и тем, что строились на основе армий независимых стран – тех, кто не разбежался и кого не арестовали. На старую форму прикрепляли красную звездочку, в части назначались комиссары, а система оставалась прежней. Все это называлось «территориальные корпуса».

С началом войны большая часть командного состава таких корпусов дезертировала или перешла на сторону немцев, буквально единицы прибалтов-генералов дошли до конца войны. При этом мобилизации в Прибалтике не проводилось – не успели из-за скорости продвижения немецких войск. Как следствие, высокий процент «титульной нации» поддерживался за счет этнических литовцев, латышей и эстонцев, живших в РСФСР.

Многие из них не говорили на родном языке, никогда не были на исторической родине и выделялись среди других мобилизованных советских граждан только именами-фамилиями. Это быстро привело к тому, что офицеры перешли на командование на русском языке, а говорить на литовском, латышском и эстонском по рации вовсе запрещалось. «Обычные» советские части могли по незнанию принять это за немецкий язык и вдарить по источнику звука изо всех орудий.

Закавказье: борьба землячеств

У закавказских и среднеазиатских дивизий были другими и причины формирования, и принципы организации. Создав их постановлением ГКО «О национальных войсковых соединениях», Ставка ориентировалась на тяжелые потери личного состава в 1941 году, приближение фронта к Кавказу и анализ трагедии Крыма.

Дело в том, что в общевойсковых частях Крымского фронта на Таманском полуострове, в которых оказалось много уроженцев Закавказья, в полной мере проявились все негативные последствия смешения нацсостава. Осень и зиму армяне, грузины и азербайджанцы провели в сложных климатических условиях и с плохим снабжением. Начали формироваться землячества с последующим набором тяжких преступлений: дезертирство, членовредительство, мародерство. Усугубилось это все тяжелыми потерями в ходе неудачной попытки контрнаступления с пересечением Керченского пролива на лодках и плотах.

Сейчас та трагедия используется антироссийскими силами в Армении как пример «колониализма» и чуть ли не «расизма» со стороны советского командования по отношению к армянам и грузинам.

Это сподвигло Ставку отказаться от принципов реформы РККА 1938 года и возродить нацформирования. Негласно это объяснялось именно тем, что национальные части будут более управляемыми, но всеми осознавалось, что уровень боевой подготовки в таких частях будет ниже, чем в «обычных». Бесполезность опыта «службы в родных краях», которая иногда превращалась в отдых на даче в окружении родственников, была уже усвоена советским командованием.

Но география войны диктовала свои условия. Сразу после формирования закавказских дивизий они были отправлены в Иран. Только после переформатирования всей операции (их заменили войска НКВД) закавказские части были переброшены для отражения наступления немцев на Северном Кавказе, и то не все: часть грузинских дивизий осталась прикрывать турецкую границу.

К весне 1942 года стало понятно, что эксперимент с национальными соединениями идет как-то не так, то есть в первоначальном своем виде идея продержалась менее полугода. Массово нацформирования использовались только в период обороны Кавказа, на севере которого было мобилизовано около миллиона человек, то есть практически все «списочные» призывники мирного времени (уклонистов практически не было). Как следствие, в некоторых «обычных» соединениях на том же фронте заметный процент составляли местные уроженцы, особенно в 44-й и 58-й армиях.

До сих пор 58-я армия со штабом во Владикавказе – «базовая позиция» для призывников из Осетии и осетин-офицеров. Сейчас она находится на одном из наиболее сложных участков фронта – в Запорожье, в районе Работино.

При планировании работы большинство командиров не учитывали особенности личного состава национальных частей. Часто они просто не хотели этим заниматься, справедливо полагая, что устав на всех один, война для всех одна и советский народ един во всех смыслах. Между тем на Северном Кавказе, в Закавказье и Средней Азии вплоть до 1941 года не проводили массовых призывов молодежи, делая упор не на системную подготовку местных кадров, а на активистов и добровольцев. Часть советского истеблишмента опасалась «тревожить» некоторые национальные республики и народы массовым военным призывом, помня печальный опыт Первой мировой войны, когда попытка мобилизации (например, казахов) привела к восстанию.

Такое «этническое недоверие» сыграло негативную роль, поскольку «выключило» целые народы и республики из общего ритма жизни большой страны и поощряло иждивенчество. В итоге прибалтийские дивизии оказались гораздо боеспособнее «закавказских», хотя и не дотягивали до «обычных». Достигалось это тем, что в их формировании активно участвовали эвакуированные ЦК и СНК прибалтийских республик, которые сознательно ориентировались на «социально близких». А число мобилизованных эстонцев в какой-то момент даже превысило штатное расписание дивизии, после чего стали формировать вторую. 

На эту тему
• Как Красная армия заставляла немецких «языков» говорить
• Как советские солдаты спасли Одессу от полного разрушения
• Как фашисты пытались раскаяться в зверствах над мирными жителями СССР

Дискуссия со Сталиным

Особенности менталитета, языковой барьер, недостаточный уровень образования значительной части контингента – все это тоже определяло в среднем более низкую боеспособность национальных формирований, порождая конфликты даже наверху.

Осенью 1942 года такой конфликт возник между военными советами Северной группы войск Закавказского фронта (командующий – генерал Иван Масленников), в которой оказалось наибольшее количество нацформирований, и всего Закавказского фронта (генерал Иван Тюленев, Лазарь Каганович, партийные лидеры закавказских республик), который эти соединения формировал. Первая сторона, выражая настроения широкого круга комсостава, оценивала кавказские стрелковые дивизии как небоеспособные и неустойчивые, предлагая их или расформировать, или сократить до бригад. Вторая сторона называла такие инициативы «грубой политической ошибкой» и «по сути фашистской позицией», то есть апеллировала к идеологии, а не к соображениям военного характера.

При этом виноваты были, судя по всему, обе стороны. Руководство фронта не смогло справиться с местными условиями и наладить боевую подготовку, а командование Северной группы – найти правильное применение нацдивизиям в бою.

Иосиф Сталин в конце концов выбрал сторону, в резкой форме потребовав от генерал-лейтенанта Масленникова: «Прекратите пререкания с Тюленевым и выполняйте его директивы».

В этом решении главнокомандующего и Ставки вряд ли доминировала идеология. Сталин был озабочен соблюдением единоначалия на фронте. Апелляция командования группы армий к Ставке через голову командующего фронтом была воспринята негативно, как нарушение субординации, что ненадолго продлило жизнь нацдивизиям.

Однако другие русские генералы продолжали бомбардировать Москву докладами об их низкой боеспособности, и в конце 1942 года руководство страны потеряло интерес к сохранению нацдивизий как особой формы организации воинского коллектива, что отчасти объяснялось коренным переломом на фронте.

Часть национальных формирований из-за высоких потерь, а иногда и дезертирства, расформировали, дав им побыть на фронте от двух до шести месяцев (225-й чечено-ингушский полк, 110-я калмыцкая, 115-я кабардино-балкарская кавалерийские дивизии, 90-я и 94-я узбекские стрелковые бригады, 408-я армянская стрелковая дивизия). В отдельных случаях соединения реорганизовывались в новые, теряя национальный статус (87-я узбекская стрелковая бригада – в 76-ю стрелковую, 112-я башкирская кавалерийская дивизия – в 16-ю гвардейскую кавалерийскую).

Другие национальные соединения продолжили существовать на бумаге, но в них неумолимо сокращался тот самый «процент титульной нации». В некоторых закавказских дивизиях – до 25%, однако триумвират закавказских партийных лидеров все равно видел в них собственную опору и делал все, чтобы сохранить хотя бы в таком виде. Помимо прочего, им важно было канализировать часть националистических настроений (особенно в Армении и Грузии), демонстрируя как бы национальные символы.

В результате начался процесс «обмена составами» между соединениями, где формировался национальный костяк.

В «обычные» стрелковые дивизии искусственно вливались крупные группы призывников-националов из других частей – и соединение на бумаге получало статус национального.

Вердикт: хуже, чем можно было

В конце концов маршал Климент Ворошилов организовал комплексную проверку национальных частей, давшую неутешительные результаты. Особенно отличались среднеазиатские: более 60% призывников не имели никакой военной подготовки, подавляющее большинство плохо знало русский язык. Комиссия выяснила, что даже восьми месяцев мало для того, чтобы такие дивизии стали боеспособными, а в тяжелых условиях войны – это слишком долгий срок и неразумное расходование ресурсов.

В результате было принято негласное решение использовать среднеазиатские дивизии в тылу – на строительных работах, охране объектов, конвоировании военнопленных. Так родился феномен «узбекского стройбата», достигший пика в брежневские времена.

Исключение составляли дивизии первого состава, набранные в Казахстане, включая знаменитую Панфиловскую.

После 1945 года были сделаны окончательные выводы. Во-первых, призыв на действительную службу стал одинаков для представителей всех республик и национальностей, за исключением народов, «пораженных в правах».

Во-вторых, в национальных республиках стали организовывать суворовские училища и специализированные военные школы. Таким образом воспитывались национальные военные кадры, которых так не хватало в нацдивизиях времен войны.

В-третьих, процесс интеграции национальных призывников в общесоюзную армию был ускорен, а принцип службы в родных краях отменен. Со временем это опять породило землячества и стало одной из причин появления дедовщины.

Дольше всех продержались грузинские национальные дивизии – до лета 1956 года, когда их расформировали окончательно, как нелояльные, а также прибалтийские – до 1957 года. Хрущев в это время столкнулся с политическим кризисом в Латвии, где руководство местного ЦК и экономического блока правительства партизанскими методами стало вводить квоты для нелатышских кадров и увольнять русских, а также поставило вопрос об экономической независимости Латвийской ССР в рамках единого хозяйственного комплекса. Это закончилось личным приездом первого секретаря в Ригу и публичным разгромом «националистического блока» в ЦК и Совмине ЛатССР. Заодно ликвидировали и прибалтийские дивизии как пережиток национализма, хотя формировались они, наоборот, как символ советского патриотизма. На фоне общего миллионного сокращения армии это решение прошло незамеченным.

В целом формирование национальных воинских соединений было признано в СССР негативным опытом, а с появлением идеологической максимы «новая общность – единый советский народ» – вовсе потеряло смысл. Однако негативным этот опыт стал как из-за идеологических просчетов довоенного периода, так и из-за чисто организационных ошибок в момент комплектования.

Большинство бойцов из того же Закавказья демонстрировало примеры героизма вне зависимости от того, в национальном соединении они воевали или в «обычном».

Если искать теперь виноватых, на них похоже партийное руководство национальных республик, а не солдаты и не офицеры. На войну уходили целыми селами и погибали целыми семьями, но военное командование не всегда могло «настроиться» на работу с национальными кадрами, а власти на местах изначально не развили у своих кадров общегосударственного представления о единой армии, в которой не может быть привилегий для национальных частей.