Ирина Алкснис Ирина Алкснис Нетерпимость к воровству у государства объяснимо выросла

В России растет число расследованных коррупционных дел. Прошедший год показал, что никакие должности не дают индульгенцию, даже если это замминистра, министры или губернаторы. Это указывает на общие изменения мировоззренческих подходов в госуправлении.

10 комментариев
Евдокия Шереметьева Евдокия Шереметьева Почему дети застревают в мире розовых пони

Мы сами, родители и законодатели, лишаем детей ответственности почти с рождения, огораживая их от мира. Ты дорасти до 18, а там уже сам сможешь отвечать. И выходит он в большую жизнь снежинкой, которой работать тяжело/неохота, а здесь токсичный начальник, а здесь суровая реальность.

38 комментариев
Борис Джерелиевский Борис Джерелиевский Единство ЕС ждет испытание угрозой поражения

Лидеры стран Европы начинают понимать, что вместо того, чтобы бороться за живучесть не только тонущего, но и разваливающегося на куски судна, разумнее занять место в шлюпках, пока они еще есть. Пока еще никто не крикнул «Спасайся кто может!», но кое-кто уже потянулся к шлюп-балкам.

5 комментариев
9 июля 2012, 21:16 • Культура

С любовью к словам

Прилепин дал мягкую отповедь Быкову

С любовью к словам
@ ast.ru

Tекст: Кирилл Решетников

Современные российские писатели (по крайней мере, те из них, которые не являются газетными критиками) не столь уж часто пишут о творчестве своих коллег-соотечественников. Одно из исключений – Захар Прилепин: эссе о новейшей литературе выходят из-под его пера едва ли не чаще, чем собственно литература.

Жанр вольной писательской статьи о текущих литературных явлениях, в рамках которого сочинитель так или иначе рискует уподобиться критику, – вещь особая. Писать о собратьях по перу – занятие далеко не для всех мастеров слова. Это, на самом деле, совершенно не удивительно, особенно для того, кто слышал некоторое количество искренних непубличных реплик писателей друг о друге. Впрочем, дело не только в профессиональной этике, но и в том, что способность к адекватной и общеинтересной оценке коллег и конкурентов – тоже своего рода дар. Имеющий, заметим, довольно мало общего с даром собственно литературным.

Прилепин-публицист может вдумчиво размышлять, в какой момент лучше было убить Ельцина, или наносить виртуальные удары по челюстям своих буржуазных оппонентов

Для Захара Прилепина разграничений между социально-политической и литературной публицистикой, на первый взгляд, не существует. Выступая в качестве публициста, он чувствует себя совершенно свободно независимо от темы. В частности, о прочитанных книгах он способен высказываться с такой же безапелляционностью, как и о различиях между городом и деревней. Свидетельство тому – новый сборник Прилепина «Книгочет», составленный из критических и окололитературных текстов разного времени.

Тем не менее, этот же самый сборник позволяет увидеть, что все не так просто: прилепинский подход к нехудожественной (или не совсем художественной) прозе на самом деле имеет свои нюансы.

Как и любой, кому дорог левацкий имидж, Прилепин время от времени включает текстовый регистр, отвечающий за социальную злость; в статьях и в эссе, где отсутствуют беллетристические условности, соответствующие места выглядят особенно грозно. Прилепин-публицист, скажем, может вдумчиво размышлять, в какой момент лучше было убить Ельцина (или почему его, так и быть, убивать все же не следовало), или же наносить виртуальные удары по челюстям своих буржуазных оппонентов (которые, впрочем, всегда радушно принимают бунтаря в своих гламурных кущах).

Захару Прилепину одинаково комфортно в роли писателя и критика (фото: ИТАР-ТАСС)

Захару Прилепину одинаково комфортно в роли писателя и критика (фото: ИТАР-ТАСС)

Однако в тех текстах, которые посвящены писателям и их книгам, автор «Саньки», как правило, бывает позитивен, дружелюбен и даже нежен.

Как только внимание Прилепина фокусируется на литературных феноменах, в нем как будто бы засыпает стилизованный нацбол и просыпается конструктивно настроенный читатель.

На самом же деле, в этот момент на первый план просто выходит та ипостась нижегородского прозаика, которая скрыто доминирует в значительной части его творчества: Прилепин-филолог. Который, в свою очередь, временами уступает место вполне академичному историку общественной мысли. Раскованность, характерная для большинства прилепинских текстов, сохраняется, но меняется внутренний модус. Что логично, поскольку в литературных эссе писатель так или иначе говорит о «своих»: либо о друзьях, либо о мэтрах, либо просто о тех, чья деятельность представляет предмет профессионального интереса.

Это, разумеется, не значит, что исчезает возможность острой полемики. Но даже при указании на чью-либо неправоту тональность диалога остается неизменно уважительной, как это происходит, например, в мягкой отповеди Дмитрию Быкову, советующему патриотам «отказаться» от Шолохова и Есенина.

Вот эта самая мягкость (в сочетании с готовностью размышлять о неочевидных вещах) и есть черта, отличающая Прилепина-критика и определяющая манеру, в которой написан «Книгочет». Темы и объекты, попадающие внутрь этой эмоциональной рамки и подвергаемые иронично-благодушному анализу, довольно-таки многочисленны: тут и классическое наследие XX века – Горький, Леонов, Газданов, и характерные современные тренды вроде мужской и женской прозы, и отдельные книги-новинки. Среди которых, между прочим, есть не только художественные, но и критические, и литературоведческие релизы; это делает «Книгочет» работой, так сказать, гиперлитературной.

Что касается идеологического месседжа, то одну из основ его составляет непреклонное оппонирование космополитам и хулителям «совка». Писатели, оставшиеся в России, дали русской словесности больше, чем эмигранты; более того, при взгляде из нынешнего времени советская литература оказывается если не идеалом, то во всяком случае труднодостижимым образцом. Этот лейтмотив «Книгочета» (а следовательно, и прилепинской литературной публицистики вообще – ведь книга, напомним, собрана из разрозненных статей) не удивит тех, кто знаком с воззрениями писателя; удивить может, скорее, полное отсутствие воинственности в соответствующих фразах. То, что в другом контексте выглядело левацкой фрондой, здесь превращается чуть ли не в исследовательский тезис.

Подзаголовок книги – «пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями». В слове «пособие», разумеется, нельзя не расслышать авторскую самоиронию (набор имен и обсуждаемых произведений в «Книгочете» хоть и символичен, но все же произволен и избирателен), а вот с отступлениями как раз все в порядке. Самое важное, как всегда, скрывается в интонации, в спонтанных поворотах мысли, в неслучайных виньетках вроде «о» на конце слова «дедушко», с помощью которого Прилепин дополняет образ почвенного писателя Владимира Личутина.

Если верно, что «брендовый» писатель целенаправленно работает над своим обликом и скрывает лицо под артистической маской (и даже не одной), то, теоретически говоря, должны быть тексты, в которых авторская индивидуальность проявляется как она есть. Литературные заметки, собранные в «Книгочете», – это Прилепин без брутального грима; так он выглядит, честно говоря, естественнее и, страшно сказать, интересней.