«Либо кретин, либо узурпатор»

ВЗГЛЯД: Читая ваш роман, в очередной раз понимаешь, что понятие русского и ключевые русские образы очень сильно профанированы, оглуплены в результате разных культурных казусов, не воспринимаются всерьез огромным количеством русских. По-вашему, могут ли такие книги, как ваша, помочь преодолеть этот эффект, или вы пишете для читателя, который его не ощущает?

Когда ты на такое отваживаешься, то ты и получаешь группу «Центр» под Москвой и ядерные ракеты, нацеленные на Эрмитаж и Третьяковскую галерею

Александр Проханов: На протяжении XX века категория русского подвергалась очень мощному давлению, репрессии. Само представление о русскости трансформировалось под воздействием политических сил. Категория русского стала категорией преступной. Русская нация, на которую легло самое страшное и грозное бремя XX века, была, по существу, лишена представления о том, что она русская. Это имело свои причины и свои неизбежные последствия. В последние советские годы это травмированное ощущение русскости стало проявлять себя, просачиваться крохотными родничками, как грунтовые воды, сквозь идеологические пласты и монолиты...

ВЗГЛЯД: И это, кажется, дало какие-то внятные результаты только сейчас.

А. П.: Сейчас, когда русская идентичность может проявляться свободно, она все равно попадает не в пустое пространство – вокруг уже культивируются другие идеологии, берут свое другие этнические космосы. Русская идея, которая вливается в наши новые государственно-идеологические меха, по-прежнему зашифрована, отравлена многими ядами. Сформулировать русскость в сегодняшнем контексте – грандиозная и абсолютно необходимая задача. Задача и религиозная, и литературная, и научная, историко-лингвистическая в частности. Этому и посвящен мой роман. Он посвящен, может быть, не столько проблемам, связанным с выявлением русскости, сколько просто рассказу о том, как ей тяжело себя являть. Это книга о том, с какими трудностями сталкивается русский человек, за которым нет, так сказать, шлейфа русской идеологии.

ВЗГЛЯД: Однако до перехода к остросюжетной фазе, в обычных обстоятельствах, ваш герой живет в свое удовольствие и не испытывает диссонансов, о которых вы говорите.

Герой «Русского» – молодой москвич. Не буржуа Бальзака, но буржуа, который возник в московской среде, среди контор и банков (фото: ripol.ru)

А. П.: Я взял героя из столичной среды, где категория русского оказывается ненужной, смешной, карикатурной. Но я сделал это специально – я хотел показать, как этот человек движется через траншеи и рвы сегодняшней реальности и как он постепенно, ценой ужасных катастроф и трат обретает в себе русского.

ВЗГЛЯД: Вы не впервые помещаете в центр внимания столичного буржуа-индивидуалиста – таким же был изначально и персонаж вашего предыдущего  романа «Алюминиевое лицо». Похоже, что на пороге нового десятилетия вашим героем становится не традиционный человек из народа и уж тем более не подвижник советского образца, а некто, являющийся их полной противоположностью.

А. П.: Когда исчезло такое явление, как советский человек, на его место, действительно, пришел наскоро сформированный буржуа. Но он может быть вчерашним секретарем обкома или даже секретарем ЦК КПСС – мы знаем тому примеры. Поэтому нынешние люди, как старые, так и молодые, – это не квинтэссенция буржуазности. Особенно если учесть, что в мировом масштабе буржуазность терпит крах. Она убывает, уродуется, лишается гемоглобина, у нее черные провалившиеся щеки и гнилые зубы. Герой «Русского», молодой москвич – это не классический буржуа, не буржуа Бальзака. Это буржуа, который возник в определенной московской среде, среди контор, банков, средств массовой информации. Это не тот, кто открывает мануфактуры и фабрики, всерьез трудится, производит продукт. Нет, это маленький пузырек нашего общества, который стал таким, потому что нет другой среды, нет другого места для жизни. Я думаю, что в этом смысле, скажем, современные священники и монахи тоже в какой-то степени буржуазны. Так что я всего лишь показал этого человека как данность. Он никакой – он просто неглупый, образованный. Он, как любой буржуа, потребитель и эстет-гедонист. У него есть хорошая работа, вкусная еда, очаровательная женщина – он все это потребляет. Но в какой-то момент у него из-под носа это выхватывают и подставляют ему корыто с его собственными кровавыми потрохами. И вот тогда он начинает свою Одиссею, отправляется искать свои истоки и тот путь, который ему предназначен.

#{interviewcult}ВЗГЛЯД: В последнее время мы видим, как буржуазная публика увлекается русской идеей. Но вряд ли кто-нибудь из этих людей, даже несмотря на склонность некоторых из них к политическому протесту, согласится последовать за вашим героем. Они ценят благосостояние, смотрят в сторону Европы, жертвенность и возвышающие лишения – не их выбор. Вы готовы к тому, что ваши книги ничего не скажут этим людям, нашедшим, по их мнению, свою русскость?

А. П.: Что такое русский буржуа? Это все равно что русский «Фиат» или русский Сен-Лоран. Прилагательное «русский» в данном случае определяет всего лишь место, где пребывает тот или иной человек или предмет. Тогда как обычно, говоря «русский», мы все-таки стремимся вскрыть какие-то свойства того явления, к которому относится это слово. А российский буржуа, который собирается жить в Европе, вообще напоминает какого-нибудь африканца из Республики Чад, который, скажем, решил жить в России, стать африканским русским.

ВЗГЛЯД: Да, но новые патриоты не собираются жить в Европе – они, насколько можно понять, хотят сделать европейское государство из России.

А. П.: Но ведь и наши либералы хотят переделать Россию по тем же самым образцам, так что этот новый квазинационализм и либерализм смыкаются. Люди, который кричат: «Хватит кормить Кавказ!» – могут быть как националистами, так и либералами. В этом смысле между ними нет никакой разницы. Человек, который говорит, что хочет перековать Россию, условно говоря, в штат Оклахома или в Люксембург – либо кретин, либо какой-нибудь страшный узурпатор и насильник. Это форма извращения русскости, глубоко антирусское явление. Странно было бы обнаружить немецкого философа-националиста, который хотел бы сделать Германию сплошным Мулен Ружем.

ВЗГЛЯД: А вообще, видите ли вы сейчас вокруг себя достаточное количество соотечественников, чье представление о России совпадает с вашим? Многим ли присуща та пассионарность, которая близка вам?

А. П.: Для меня русскость – это русское мессианство. Ведь не может быть, например, еврея, который не является носителем некой мессианской идеи. Определение еврейства связано ведь не с формой носа или черепа, вопреки тому, что говорил Гиммлер. Еврейство – это мессианское миросознание, оно зафиксировано в Ветхом Завете. Это миссия богоизбранного народа, который движется своим путем и за это получает страшные тумаки от судьбы и от самого Господа Бога. Путь еврейского народа – это сплошные жертвы. Одна из них относится к недавнему времени и называется холокост. У русских другое мессианство, чем у евреев, но это тоже мессианский народ. Смысл русской истории – в предложении миру другой судьбы, другого бытия, другого основания жизни. Это было в Средневековье, было в советский период, и это снова будет теперь. Ведь недаром все к месту и не к месту талдычат, что духовное спасение придет из России. Но мир не терпит такого нахального обращения, при котором ему все время тычут в нос укоризной и говорят: ты живешь не так, живи по-другому, по-нашему. Когда ты на такое отваживаешься, то ты и получаешь группу «Центр» под Москвой и ядерные ракеты, нацеленные на Эрмитаж и Третьяковскую галерею. И для того чтобы предлагать миру какие-то небывалые альтернативы, нужны огромное мужество, огромные ресурсы и огромная жертвенность. Если жертвенность уйдет из России, Россия исчезнет. Останется просто огромная территория, где ловкие люди будут зарабатывать на газе, лесе и проститутках. Рациональная жизнь в России невозможна. Рациональная жизнь в России – это благосостояние Прохорова и 500 млрд долларов, переведенных за границу. Буржуазная модель отвратительна и гибельна.

ВЗГЛЯД: Да, но ясно ли все это тем, с кем вам приходится вести диалог? Воспринимаются ли ваши слова, слышны ли они?

А. П.: Даже если мир отвергнет мое мировоззрение, я все равно останусь его носителем. А ведь я не уродливая частность, я прожил всю жизнь вместе с человечеством и с моим народом. И поэтому если это мировоззрение присутствует в моем сознании и в моих книгах, значит, оно абсолютно адекватно.