«Толстой показывал идеал»

16 декабря в Литературном музее на Пречистенке открылась выставка «Воздайте должное великому», посвященная столетию со дня основания музея Льва Толстого. Сейчас в мемориальный комплекс под эгидой Государственного музея Толстого входит несколько институций и музейных территорий (в частности, усадьба «Хамовники» и мемориал «Астапово»), и в ближайшее время их круг, видимо, расширится. Директор музея Виталий Ремизов рассказал газете ВЗГЛЯД о сенсационных материалах новых экспозиций и о том, как менялось отношение к Толстому за прошедший век.

Сколько было и есть убийц, кровожадных мерзавцев, а также и совсем неплохих людей, но просто атеистов, против которых церковь ничего не имеет

ВЗГЛЯД: Будет ли представлено в музее что-то новое из области интерпретаций, исторических и литературоведческих разысканий, современного толстоведения?

Виталий Ремизов: Мы выпускаем книгу-альбом «Я не мог поступить иначе» – большую работу на 600 с лишним страниц об уходе Толстого. Возможно, она увидит свет уже в начале января. Там будут сенсационные материалы. Мы полностью даем переписку родных и близких Толстого, датируемую последними шестью месяцами его жизни и связанную с его завещанием, с его уходом и смертью. Эта переписка, я бы сказал, просто обличает всех, кто был вокруг Толстого, и очень многое проясняет. Мы впервые целиком печатаем дневник Александры Львовны Толстой, младшей дочери, и фрагментами – дневник ее подруги Варвары Михайловны Феокритовой. У нас хранится 50 тыс. писем к Толстому, и бОльшая часть из них не опубликована. Их изучение и издание – это большая серьезная работа. Представьте себе, даже переписка Толстого с лучшим другом Владимиром Чертковым полностью не издана. Письма Толстого к Черткову можно найти в юбилейном девяностотомнике, а письма Черткова опубликованы лишь обрывками. А когда читаешь письма Черткова целиком, это производит неизгладимое впечатление. Понимаешь, что их связывало на протяжении многих лет. И в то же время понимаешь, какая все-таки жесткая личность Чертков, как он был суров по отношению к Толстому в последние месяцы его жизни. Это просто поражает.

ВЗГЛЯД: А в чем же причина того, что так много всего связанного с Толстым до сих пор было неизвестно и недоступно?

В.Р.: Причин здесь много, прежде всего идеологические клише. Например, имя той же Александры Львовны Толстой было запрещено в Советском Союзе, оно вычеркивалось из научных статей, даже фотографии ее старались не показывать, а уж о том, чтобы печатать ее дневники и ее книги, и помыслить было невозможно. Дело в том, что в 1928 году Луначарский оформил ей командировку в Японию (до 1928 года она возглавляла музей Толстого), но фактически ей был открыт путь к эмиграции, и Луначарский это понимал. Александр Львовна уезжала, потому что поняла, что ей нет места в Советской России, что это жестокое безрелигиозное государство, которое не имеет ничего общего с Толстым и его философией. Она осталась в Японии, а потом, после ряда путешествий, ей удалось осесть в Америке. Там она создала некий центр русской эмиграции и действительно поддерживала эмигрантов, занималась спасением русских за границей. Она помогла очень многим, в том числе Солженицыну. А сама она пользовалась финансовой поддержкой ЦРУ и ФБР, чего и не отрицала. Вещая по радио, высказывалась против СССР – в общем, была по тем временам одиозной фигурой.

Директор музея Толстого Виталий Ремизов (Фото: anturagstudio.com)

Кроме того, в связи с Толстым на первый план всегда выходили какие-то народные, рабоче-крестьянские мотивы – была дана такая установка. Что же касается философских, религиозных и семейных проблем, да и вообще вопросов жизни, смерти и бессмертия, то это ведь в советское время никого не волновало – все было просто и ясно, раз и навсегда за тебя прописано и продумано. И потом, материала просто очень много. Собрание сочинений Толстого в девяноста томах – это 30 лет жизни наших ученых. В серии «Литературные памятники» нами изданы яснополянские записки Душана Маковицкого в 4 томах – чтобы их расшифровать, потребовалось 40 лет. Некоторую роль сыграла застенчивость, цензура, которая убирала какие-то интимные вещи, а за этими вещами стояли глубинные смыслы. Была в толстовских публикациях и чистая отсебятина. Толстой всегда был подцензурен – и в царское время, и в советское. Такая вот трагическая фигура. СССР признавал Толстого-художника, а Толстой как философ, религиозный мыслитель, гениальный мудрец был не в счет. Да это и по сей день так, к сожалению.

ВЗГЛЯД: Как известно, у Русской православной церкви тоже сложное отношение к Толстому. Что вы думаете о перспективах ее примирения с его философским наследием?

В.Р.: В принципе, это дело церкви. Но я могу сказать, что церкви, конечно, надо найти какой-то сбалансированное решение, отойти от косной позиции по отношению к Толстому. Ватикан ведь не побоялся принести извинения за свои ошибки... Отлучение было политической акцией, но Толстой – не та фигура, с которой можно играть в эти игры. Конечно, такой факт, как отход Толстого от православных догм, существует. Но мы должны понять, что это не может быть предметом спекуляции. Толстой – первый, кто представляет Россию в мире, во всех его частях и во всех странах, будь то Китай, Япония, Австралия или Латинская Америка. Нужно помнить о том, что нас, православных, – сто миллионов, а всего людей на Земле семь миллиардов. А также о том, что в истории с отлучением была также и вина церкви, и что то письмо к Толстому подписывали семь человек. Собор не собирался, широкого обсуждения не было. Все было сделано решением семи митрополитов. Я всегда говорю об этом очень просто: ни один из них не является гением. Судить Толстого – это удел Бога, но не простых смертных. Подумайте только, сколько было и есть убийц, кровожадных мерзавцев, а также и совсем неплохих людей, но просто атеистов, против которых церковь ничего не имеет. А великого гуманиста стали щипать. Почему? Потому что стали бояться, услышав правду и увидев, что правду эту услышал и русский мужик. Но я знаю, что среди умных и интеллигентных священников отношение к Толстому всегда было очень благосклонным.

ВЗГЛЯД: Есть ли ощущение, что сейчас в России, да и во всем мире, не хватает человека, который мог бы высказываться о текущих событиях с позиций непререкаемого морального авторитета?

В.Р.: Да, конечно. Таким человеком мог бы стать Солженицын, если бы не его привязанность к определенным политическим установкам. Толстой был от них свободен. Он не примыкал ни к кому, пребывая в царстве нравственных законов, нравственного понимания жизни. Ему было безразлично, кто на какой стороне. Это была настоящая христианская позиция. Может быть, немного заостренная, абсолютизированная. Но Толстой показывал идеал. И не только сам идеал, но и пути его достижения.

#{interviewcult}ВЗГЛЯД: Как, по вашим наблюдениям, менялось отношение к Толстому за сто лет, прошедшие с момента его смерти?

В.Р.: Насколько я мог видеть, был период некоторого забвения – в частности, в 1990-е годы. Толстой всех раздражал... Он вообще всегда не ко двору с точки зрения любых политиков. А ведь любая большая личность должна заново открываться, «раскручиваться» для каждого нового поколения. Вот мое поколение, например, не мыслит себя без Лермонтова. Сейчас его никто не знает, а мы были романтиками, мы жили им. Была такая волна. Точно так же были и волны увлечения Толстым, и спады интереса к нему. Сейчас в мире интерес к нему колоссальный. Им уже интересуются гораздо больше, чем Чеховым и Достоевским. Это лишний раз показало столетие со дня его смерти. А в России эту дату, в общем, замолчали. Если бы не открытие подготовленного нами мемориала в Астапово, на которое приехали две тысячи человек со всех концов России, то юбилей вообще прошел бы мимо. И я очень рад, что Павлу Басинскому в 2010 году все же дали премию за книгу об уходе Толстого. Это как оплеуха официальным лицам: вы что, ребята, куда вы вообще смотрите? Весь мир отмечает, а вы? И почему так происходит – неужели только потому, что вы играете в свою игру с церковью? Но в целом за последние годы положение улучшилось. Десять лет назад у меня было впечатление, что толстоведение в стране погибает, точно так же, как и лермонтоведение, и пушкинистика. Но наша постоянная работа с вузами и научными сообществами, как и с широкой аудиторией, привела к тому, что «кривая» интереса вновь пошла вверх.