«Я читал и по-русски, и по-испански»

− Какие у вас впечатления от ярмарки и от российской гостевой программы?
− Наша программа была организована хорошо. Конечно, количеством все не решается, но отмечу, что из России приехали 127 человек. Большая группа артистов Большого театра, а также, конечно, писатели, среди которых был, скажем, Сергей Лукьяненко. Он оказался на Кубе в первый раз и изъездил ее всю. Его было невозможно найти, он постоянно ездил и все осматривал, и правильно делал. Приехала также поэтесса Олеся Николаева. Присоединился к нам и Генрих Боровик − первооткрыватель кубинской темы в отечественной журналистике. Наша дирекция международных книжных выставок выпустила мою новую книжку – сборник под названием «Краденые яблоки», в испанском переводе «Manzanas robadas». Там есть старые стихи, но и новых тоже много.

Кубинцы приходили на наши выступления вместе с русскими женами

− Вы представляли эту книгу на ярмарке?
− Да, конечно. Она сейчас выходит во всем испаноязычном мире, уже вышла в Никарагуа, в Чили… А кубинцам я просто подарил авторские права. Перевел книгу чилийский поэт Хавьер Кампос. Я представлял ее в кубинской Национальной библиотеке в Гаване. Там не такое уж большое помещение, но это престижное место. Сейчас у них не так много поэтов, которые часто выступают, а уж чтобы читали по-русски… Они сами тоже выпустили книгу моих стихов, то есть у меня на Кубе вышло две книги. Еще я выступал в кубинском Союзе писателей, в общей сложности у меня было три выступления. Залы не очень большие. Кубинцы немного отвыкли от масштабных литературных акций, выступлений. Но все-таки к ярмарке было издано много литературы на испанском – и классической, и современной. Многие кубинцы учились в России, среди людей с нашим образованием особенно много врачей и инженеров. Они приходили на наши выступления вместе с русскими женами. Слушали очень хорошо. Особенно кубинцам нравится мое стихотворение «Прощание с красным флагом». Я читал и по-русски, и по-испански – я, слава богу, испанский не забыл. А Хавьер Кампос, представляя книгу, читал испанские переводы вместе со мной. Встречался я и с другими поэтами, моими старыми друзьями. Мы не должны терять друг друга в этом большом мире.

− Поэтическая жизнь на Кубе, наверное, заметно отличается от нынешней российской?
− К сожалению, Москва сейчас является единственной столицей мира, где нет настоящего фестиваля поэзии. Почему так, не знаю. Что-то там, конечно, устраивают…

− Есть московский Биеннале поэтов.
− Да, но это все делается на каком-то камерном уровне. Московский поэтический Биеннале нельзя проводить в таких узких, кафетерийных масштабах. Ведь что произошло с распространением поэзии? Произошло то же, что с полетами на Луну. Мы первыми достигли космоса, а на Луну первыми высадились американцы. После того как зарубежные поэты, наши гости, увидели наши поэтические концерты − «Лужники», заполненный людьми, и площадь Маяковского, где еще в 1954 году собралось 35 тыс. человек, − они по-хорошему нам позавидовали. И многие из них у нас это переняли. Сейчас во всех странах проводится огромное количество поэтических выступлений. Вот я был, скажем, в Никарагуа. Это бедная страна, где нет такого количества олигархов, как у нас. Но там уже седьмой год подряд устраивают замечательный интернациональный фестиваль поэзии, на котором собирается по пять тысяч человек на каждое чтение. А когда я там был, приехало 90 поэтов из других стран! Впрочем, и у нас происходит что-то подобное, но только в провинции, а в Москве – нет. Увы, сейчас, в отличие от 1960-х годов, Москва в этом смысле – самый отсталый город. Здесь поэзию перестали нести в народ. Да и международные симпозиумы писателей, подобные тем, какие были раньше, у нас сейчас не проводятся. Частично это, по-моему, связано с тем, что в Москве не один, а как минимум четыре разных союза писателей, враждующих друг с другом. В такой ситуации недостающую культурную инициативу должно проявлять государство.

− На Кубе международные литературные контакты лучше организованы?
− Во всяком случае писательское сообщество там не расколото на несколько союзов. У них есть так называемый UNIAC, Union Nacional de Artistas Cubanos, национальный союз творческих деятелей. Он объединяет всех – художников, артистов, режиссеров и так далее. И в этом тоже есть рациональное зерно. Потому что перегородки между разными видами искусств условны.

#{interview}− И эта организация успешно функционирует?
− Как вам сказать. Куба живет трудно – сказывается эмбарго. Их бюджет и ресурсы несравнимы с нашими. Куба находится в блокаде уже много лет. Блокаду необходимо снять, пустить страну в сообщество наций. А потом уже разбираться с недостатками, в частности с проблемами в сфере свободы слова. Короче говоря, по-моему, сначала нужно демократизировать отношения с Кубой, а потом уже ставить риторический вопрос о ее демократизации.

− Впервые вы приехали на Кубу еще в начале 1960-х, тогда вы открыли для себя эту страну, общались с Фиделем Кастро…
− С Кубой меня связывает очень многое. Впервые я отправился туда как корреспондент «Правды», но корреспондент поэтический. Я опубликовал в «Правде» где-то, наверное, 18 стихотворений, посланных с Кубы по телеграфу, ведь тогда еще не было ни факса, ни электронной почты. Когда я вернулся, редактор «Правды» пошутил: «Да, Евгений Александрович, вы действительно самый дорогой для нас поэт». Моя поездка была редчайшим в своем роде случаем – я ведь не был членом партии. Я видел, как там все происходило, приехал сразу после американского вторжения на Плайя Хирон. Хочу сказать, что всем нам, молодым людям, очень нравился Фидель. Мы невольно сравнивали его с нашими старичками, которые, за исключением Хрущева, никогда не выступали без бумажки. А Фидель был прекрасным оратором-импровизатором, открыто ходил по улицам. Он поддерживал художников; это только у нас не давали ходу тем, кто не принадлежал к соцреализму. И вообще он был человеком невероятного обаяния, выглядел героем даже в глазах американцев.

Когда я приехал в США в 1960-х, то познакомился там с одной девушкой благодаря тому, что у нас обоих на груди был значок с изображением Фиделя Кастро. Фидель нас объединил, и первым языком, который я выучил, стал испанский.

− С самим Кастро вы виделись много?
− Мы ловили вместе рыбу, ездили в детский дом, где, в частности, жили дети тех, кто погиб на Плайя Хирон. Фидель был на удивление доступен. Это, конечно, было до того, как началась серия покушений на его жизнь.

− В ваших отношениях с Кубой был долгий перерыв. Почему?
− Когда там арестовали моего друга, поэта Эберто Падилья, я считал, что это несправедливо, поскольку он никогда не был контрреволюционером. Он просто был скептиком. А скептицизм – полезная вещь. Романтики, находящиеся у власти, должны приглашать скептиков в советчики. Эберто был освобожден по моему письму – Фидель прочел его и сделал соответствующие выводы, за что я ему очень благодарен. Но тогда не всем понравилось, что я вмешался в это дело, а я иначе не могу. И не один я. Когда Фидель в 1963 году совершенно неожиданно в первый раз прилетел в СССР, я был в опале − меня ругали во всех газетах. А он, зная об этом, говорил обо мне очень хорошие слова министру культуры Фурцевой и Хрущеву. Фурцева тогда мне сказала: «Хотела бы я, чтобы у меня были такие друзья». Как бы кто ни относился к Фиделю Кастро, он принадлежит к крупнейшим историческим фигурам ХХ века, и я надеюсь, что Габриэль Гарсиа Маркес, хорошо знающий его, напишет о нем и о его времени книгу – может быть, одну из лучших.

− В 1962-м Михаил Калатозов снял по вашему сценарию фильм «Я − Куба». Вы ведь принимали в съемках активное участие?
− Мы приехали на Кубу вместе с Калатозовым и оператором Сергеем Урусевским. Фильм получился очень искренний. В картине были показаны истоки кубинской революции. Как я написал в одной статье, империализм – это производство вулканов. Никому ни в одной стране не нравится, когда люди из других стран диктуют свою волю. В свое время мы просто рвались помогать кубинцам, вплоть до того, что однажды Константин Ваншенкин, Владимир Солоухин и я написали письмо Хрущеву с просьбой, чтобы нас послали на Кубу защищать ее независимость с оружием в руках. Нас вежливо поблагодарили за нашу страстность и ответили, что не нужно. Что же касается фильма, то спустя годы он обрел совершенно другую судьбу, нежели сразу после выхода. Он вышел вскоре после Карибского кризиса и в тот момент не прозвучал, потому что тогда головы у всех были заняты другим. Широкого отклика не последовало, была слишком напряженная ситуация, пик холодной войны. Но не так давно в США этот фильм презентовали Фрэнсис Форд Коппола и Мартин Скорсезе. Обнаружив эту ленту, они пришли в восторг. Сейчас она выпущена большим тиражом, ее показывают во всех американских школах киноискусства. Да и на Кубе к ней теперь относятся лучше. У кубинцев есть прекрасная киношкола, которую организовал Габриэль Гарсиа Маркес, и там наш фильм тоже показывали. На Кубе я родился как кинематографист. Может быть, мой сценарий – не самое сильное место этой картины, но я счастлив, что помог сделать гениальную работу. Кстати, я собираюсь написать роман о Карибском кризисе. Сейчас вот закончу свою антологию русской поэзии и сяду за роман. Так уж сложилась моя судьба, что я знаю об этом столько, сколько, может быть, не знает никто другой.

− Есть ли у вас какие-нибудь новые, неожиданные впечатления от Кубы?
− Есть, и это касается живописи. Я всегда любил кубинскую живопись. А сейчас, после долгой реставрации, они открыли свой замечательный Национальный музей искусств, и это событие в их культурной жизни потрясло меня больше всего. Это выставочная площадка примерно таких же размеров, как наш Музей изобразительных искусств имени Пушкина. Из живописи они собрали все лучшее, и оказалось, что в стране есть чрезвычайно талантливые молодые художники. Даже несмотря на то, что некоторые художники уехали за границу. Думаю, самый лучший музей живописи во всей Латинской Америке – это именно гаванский. Удивительно, что, несмотря на политизированность, кубинская живопись сохранила свой лиризм, осталась свободной от той пролеткультовщины, которая была в свое время у нас. Музей производит колоссальное впечатление. Еще в 1960-е кубинские художники дарили мне свои картины – Рене Портокарреро, Рауль Миллан, Акоста Леон… Тогда они еще не считались классиками, а сейчас уже ими стали, им посвящены отдельные залы.

− Вы приобрели что-то новое для своей коллекции?
− Да. Когда я познакомился с молодым художником Эриком Рубио, я спросил его, у кого он учился. Он ответил, что у него есть художественное образование, но еще до всяких школ его с детства учила рисовать мама. Я познакомился и с ней, спросил, нельзя ли посмотреть ее картины. И когда я увидел одну из них, я просто обалдел. Конечно, художница сразу мне ее подарила. Кубинцы вообще талантливейший народ, и не только в живописи, но и в музыке, и в литературе.

− На каком этапе сейчас, кстати, строительство музея в Переделкино?
− Практически закончено. Я отвел под него часть собственной земли, и я сообщил Министерству культуры, что собираюсь подарить этот музей, пусть и небольшой, своей Родине, своему народу. Там есть Пикассо, Пиросмани, Сикейрос, Макс Эрнст, Жорж Брак, Хуан Миро, а также картины некоторых отечественных художников, например Олега Целкова и Михаила Шемякина. А на втором этаже будет литературная экспозиция, включающая, скажем, такой уникальный экспонат, как трость Марка Твена с документом, удостоверяющим ее подлинность. Ее мне подарила одна американская семья за стихотворение «Бабий Яр». Это люди из города Ганнибал, Марк Твен был старым другом их предков и перед смертью подарил друзьям тросточку из вишневого дерева. Я надеюсь открыть этот музей летом 2010 года к своему дню рождения, 18 июля.