Не нашли мужества сдаться

Во вступительных титрах нам напомнят, что есть еще пусть не на карте, но на другой какой-то бумаге Союзное государство России и Белоруссии. А еще раньше была у нас общая Родина, причем не для двух – для многих народов, каждому из которых прощали маленькие слабости. Кто буддийские сутры над свежей могилой читает, кто «русскую» коряво пляшет, у кого удаль слегка комичная – кавказская, – всяк мне брат.

Взрывается, горит, рушится в кадре не пафосно, как у Бекмамбетова, а естественно и страшно, как должно

Уже на этом абзаце можно начать ломать копья, делить мебель, вспоминать, кто кому сколько должен и кто кого дольше угнетал, демонстративно плевать на одни памятники и таскать цветы к другим, но лучше расслабиться и смотреть кино. Будем считать, что пленка все стерпит, так проще жить.

Брестская крепость, расквартированный гарнизон, мирная пастораль. Над воротами висит польский орел, но польских тут теперь нет – сплошь наши, советские. Если и прибежит какой лях с криком, что скоро немцы придут, то не поверят ляху, у нас с паникерами строго. «Зачем вы распускаете слухи о возможной войне с союзником?» – несмело вопрошает офицер НКВД Вайнштейн у боевого майора Гаврилова. И тут же извиняющимся тоном сообщает, что данный случай паникерства будет рассмотрен комиссией через неделю.

Не успеют. 21 июня на дворе. Жарко, душно, неспокойно. Но в военторге – холодная минералочка, в клубе – кино с Орловой, на фоне дерева снимается семейство. Водитель обрывает для продавщицы клумбу. Мальчонка-трубач удит рыбу с лейтенантской дочкой. Лишь Гаврилову неспокойно, да что с паникера взять.

Подобное ощущение невнятной тревоги под теплым солнышком очень любят эксплуатировать в Голливуде, но признанный специалист по нему – Стивен Кинг. Завсегдатай дьявольских посиделок всегда ценил сюжет про мирный город, добрых молодух и тающую в детских руках «мороженку». С непременным условием, что через пару минут в этот очаг благоденствия явится Зло.

На эту тему
• «Брестская крепость»: Госзаказ без квасного патриотизма
• Государство выделит на съемки патриотического фильма 225 млн рублей
• Премьеры РФ, Белоруссии и Казахстана проведут встречу в Москве

Зло явится перед рассветом, неслышно. Сойдет с поезда, замаскировавшись под своих, прикурит путевому обходчику, а после его зарежет. Обходчик стал первым трупом, но скоро счет пойдет на сотни и тысячи: упадут с небес бомбы на клуб и военторг, вскипит речка супом с человечиной, 45-я пехотная дивизия въедет в крепость по ковру из человеческих тел. Оборона разобьется на несколько очагов сопротивления под командованием майора Гаврилова, комиссара Фомина, лейтенанта Кижеватова (театральный актер Коршунов, комедийный актер Деревянко, «чоткий» актер Мерзликин соответственно), а также лейтенанта Вайнштейна (тот долго не продержится, зато явит нам не частный образ симпатичного еврейского комиссара). Между всеми ними шныряет «фартовый» пацан Сашка, его стариковский голос за кадром и рассказывает сию историю.

Гаврилов, Фомин и прочие – персонажи исторические, Сашка – образ собирательный, но важный и удобный: война, показанная глазами ребенка, – один из беспроигрышных ходов в кинематографе (чай, даже у циничных кинокритиков сердце есть). Это второй по счету из откровенно голливудских приемов, использованных в фильме. Третьим не приемом даже, а явным достижением можно назвать работу по спецэффектам и гриму. Взрывается, горит, рушится в кадре не пафосно, как у Бекмамбетова, а естественно и страшно, как должно. Лица солдат «устают», покрываются грязью и кровавой коркой, привычных уже чистых ногтей или металлических пальцев в «Брестской крепости» не обнаруживается.

Кстати, о металлических пальцах. Режиссер Александр Котт, которого теперь небезосновательно назовут «надеждой российского кино», к теме Великой Отечественной подошел довольно рискованно, последовательно проигнорировав три главных тренда эпохи – постмодернизм, православие, государственничество (т.е. все то, на чем построил «Утомленные солнцем – 2» усатый мэтр Михалков). Фильм снят подчеркнуто реалистично, с эффектом присутствия и в полном соответствии с историческим материалом; герои не поминают ни божью мать, ни какую-либо еще; наконец, в кадре обнаруживается тотальный дефицит советских флагов, а на звуковой дорожке – слов «патриотизм», «СССР», «Отечество». Даже имя Сталина не произносится ни разу, Иосиф Виссарионович представлен лишь сопутствующими эпохе плакатами и панно, то есть приравнен к абажурам, шторам, кружевным салфеточкам и картине Шишкина с медведями.

Тут важно подчеркнуть, что ленту практически полностью профинансировало как раз государство (Союзное), но при этом проявило редкую для него тактичность, отойдя в сторону. Его (государства) не видно даже в бытовом, мещанском мельтешении первых кадров, а уж с падением первых бомб остатки режима демонстративно испаряются. Одним ударом разрушен дом, где командованию полагалось собраться с началом войны. Бегут в панике люди, умножая тем самым анархию и хаос. Радист упрямо, с неподражаемым белорусским выговором повторяет: «Я – крепость, держу оборону, жду подкрепления», получая в ответ тишину (данная фраза рефреном проходит через весь фильм).

В кадре обнаруживается тотальный дефицит советских флагов, а на звуковой дорожке – слов «патриотизм», «СССР», «Отечество

Потом государство, конечно, вернется: об убитых не вспомнит, выживших, но взятых в плен отправит в лагеря, лишив тем самым Победы (впрочем, не так уж много их и было – многие семьи защитников крепости успели упромыслить еще гитлеровцы, выждав чуть больше года после их добровольной сдачи на милость агрессора). И лишь после смерти Кобы писатель Сергей Смирнов проведет расследование и напишет книгу, на основании которой потом реабилитировали репрессированных, награждали посмертно и вот теперь сняли фильм «Брестская крепость», где в центре – люди, а не вера и не власть.

В этом, собственно, и заключается риск, на который счел возможным пойти режиссер. Коли нет апломба, игры на публику и скрытых подтекстов (как в «Бесславных ублюдках» и тех же «УС-2», например), коли нет ни черта, ни Бога, ни товарища Сталина, не очень понятно, чего ради эти люди вдруг пошли на подвиг. Одно дело – забрать с собой максимальное количество немцев, глядя на трупы погибших под бомбами детей, другое дело – терпеть крики пока еще живых, но уже умирающих от жажды. Терпеть, слушать заманчивые призывы с фрикативным «г» («Мы – освободители, пожалейте себя, найдите мужество сдаться, мы сохраним вам жизнь»), но – держать оборону, идти на очевидно гибельный прорыв, зная, что находишься в глубоком тылу, что подмога не придет, что вскоре падет Минск, а забыть о тебе для государства единственно возможное решение.

Ответ, конечно, очевиден, но многие его не примут, а то и поморщатся: просто эти люди Родину защищали.

Будучи выращенными в одну из самых жирных для России эпох, не рискуя попасть ни в Афган, ни в Чечню в силу возраста и новых правил призыва, взяв курс на космополитизм, индивидуализм и снобизм высоколобых, российские инфанты – основные потребители кинопродукции – к словам «честь», «долг», «патриотизм» относятся с иронией. В немалой степени этому поспособствовал неловкий, но в то же время навязчивый культ Победы, однако ирония по отношению к культу (и, если шире брать, к «совку») в общем-то не предполагает агрессивного отрицания чужого, потребного минувшей эпохе восприятия морали.

Меж тем сейчас популярно иметь «свое особое отношение» к ВОВ (базируется оно, как правило, на трендовых, начитанных по верхам публицистах), постить в ЖЖ стишки Юрия Нестеренко, с полуулыбочкой клеймить «тоталитарную модель поведения», хвастаться цинизмом, утверждать, что «в армию идут неудачники», рассуждать о Дне Победы как о «празднике для быдла, которое нормальным людям мешает отдыхать», а то и скатываться в сакраментальное «сдались бы, пиво бы пили немецкое».

#{movie}Инфантов, в принципе, понять можно. Германия сейчас как раз и славна не танками, а пивом, гражданским автопромом и высоким уровнем жизни, опасаться ее странно, тогда как соотечественника с «розочкой» в темной подворотне – вполне логично. Есть ведь такое слово – «Рашка». В сравнении с ФРГ оная сильно проигрывает. Плохо теперь здесь, хорошо сейчас там.

Что до детских трупиков – ах, увольте. В фильме «Пила» всё гораздо, гораздо страшнее.

Однако режиссер Котт, пребывающий во вполне себе хипстерском 37-летнем возрасте, судя по всему, смотрит на жизнь иначе. Понимает, видимо, что дело не в Германии и не в уровне жизни. Что понятие «родина» и «государство» друг друга дополняют не всегда. Что цинизмом зачастую прикрывают глупость. Что эгоизм и самоуважение не синонимы. Что трусость – качество постыдное. Что есть решения, не приняв которые, нельзя остаться человеком. Что такие явления, как долг, честь и патриотизм всё-таки существуют, а если в ком-то их нет, то это проблема не явлений, а этого кого-то (как если бы у кого-то не было миллиона долларов, то это явно проблема не миллиона долларов, как бы нищеброд ни пытался гордиться его отсутствием).

Все эти прекраснодушные банальности не должны смущать в силу двух обстоятельств. Во-первых, они уже успели стать для дискурса некоторой экзотикой. Во-вторых, перед титрами режиссер явит нам адресата своего высказывания – школьника-малолетку, представителя уже совсем нового поколения. С учетом возраста этого адресата, в принципе, понятно, почему нет в картине мата, а сексом занимаются за кадром. Почему погоня двух немецких истребителей за советским самолетом-разведчиком выглядит почти сказочным, в духе Александра Роу противостоянием двух ястребов и белой голубки. Почему, несмотря на обилие мертвечины, режиссер отказывается экспериментировать в области шока – выдумывать травмы поэкзотичней, выдавать мясной ряд понажористей, выпускать кишки поавантажней.

Пожалуй, единственная его проблема в том, что он слишком любит своих героев. Камера постоянно мечется между тремя офицерами, боясь обидеть любого из них. С каждым Котт невыносимо долго прощается, что навевает скуку. Долгие проводы – лишние слезы, но к моменту расставания слезы уже успевают высохнуть, происходящее на экране становится недопустимо будничным, а слишком пафосная, слишком четкая точка в каждом из трех случаев вредит реалистичности (и действительно, Гаврилов скрывался в подвалах здания еще целый месяц, а Фомин, расстрелянный как коммунист, как еврей и как комиссар, был выдан предателями).

Сомнительны и кадры мемориала защитникам крепости в самом конце картины, за счет избитости хода сомнительны (больно уж часто подобное применялось в кино, что «А зори здесь тихие» взять, что «Спасти рядового Райана»). Другой вопрос, что уже не раз бывало в истории, когда мемориалам приходилось не просто «помнить», но и «напоминать». Напоминать о былых идеалах и былых подвигах в тот момент, когда история вновь делает поворот, когда ценности опять меняются местами, когда старое вмиг становится актуальным, а новое обесценивается.

Фильм «Брестская крепость», собственно, и претендует на роль подобного мемориала, или хотя бы памятки. Сталин мертв. Гитлер – тем более. Но «подвиг твой бессмертен», и «мне кажется порою, что солдаты...»

Живы они, если вкратце. Должны быть живы. Потому что сейчас таких не рожают.