Сергей Овчаров: «Чехов… Да почти опера…»

Сергей Овчаров не снимал девять лет. До этого сняв всего семь фильмов и несколько анимационных. Зато призов и премий за них получил немало – двадцать две награды, включая ММКФ (1993 год), Берлинской академии киноискусств (1996 год), Берлинского «Золотого медведя» (1999 год), Нику (1999 год).

И вот, наконец, новая картина «Сад», спродюсированная Андреем Сигле и его студией Proline Film, знаменитой тем, что активно поддерживает некоммерческое кино. Спорная, неожиданная трактовка породила множество споров на кинофестивале.

Сергей Овчаров говорит очень быстро и эмоционально. Рядом со спокойным и задумчивым Андреем Сигле они, дополняя друг друга, – будто единое целое.

– Девять лет кинематографического простоя и, наконец, фильм. Сколько Вы над ним думали?
– Неделю. Я думал о фильме, который мог бы соответствовать моим представлениям об идеальном материале, и неожиданно, в одночасье, как молния озарила. Вот оно, произведение, которое я так хорошо знаю, хожу мимо него. Вцепился и за пять минут уже решил, как буду делать. Рассказал Андрею – он согласился за три минуты. Мы бросили один фильм и стали делать этот.

Все пробы у нас выглядели, как репетиции спектакля. Можно сказать, что мы сначала сделали спектакль

– Вы делали в тот момент другой фильм? Какой?
– Называется «Сокровище», по мифам народов мира. Мы остановили производство и включились в новый. Это была вспышка, молния.

– Вы сами пришли к Сигле с проектом первого фильма или он Вас нашел?
– Я пришел. Это единственный человек, который у нас в стране занимается не продуктом, а кино. Других людей не вижу. Сигле – революционер. Занимается авторским кино, двигаясь в сторону искусства, в то время, когда слово «продукт» превыше всего. При этом он великолепный композитор!

– Как подбирали актеров?
– Все пробы у нас выглядели, как репетиции спектакля Можно сказать, что мы сначала сделали спектакль. Я не люблю мучить пробами артистов – это же издевательство над людьми, ты будешь, а ты не будешь.

Мы сняли все репетиционные, пробные версии, которые, пожалуй, даже интересней, чем фильм. Мы закрывались на ключ в комнате, оббитой черной материей, и у нас были интимные хеппенинги. Пробуя проникать в суть Чехова, осторожно пробовали пьесу.

– Фильм невероятно ансамблевый. Всё как единое целое. Разве что, на мой придирчивый взгляд, Гаев…
– (перебивает) Это Вы не соглашаетесь с фарсовой направленностью фильма! Вы не осознали героя. Человек, который говорит мягко, ласково, всё время добрый, подкаблучник, пытается говорить о высоком или возмущаться. Но при этом полное ничтожество. Благодаря таким людям мы получили такие огромные жертвы. Из-за таких людей – безвольных, клоунов, циркачей. Гаев очень разнообразный, парадоксальный. Может, он Вам просто не близок, непонятен.

– Мне показалось, что, в отличие от остальных, он играет искусственней…
– (снова перебивает) Да, играет! А что, люди в жизни не играют? Я исходил из того, что в актере есть самолюбование. Актеры же разные, со своими человеческими качествами. Кто-то капризный – я капризы использовал, кто-то эмоционален – значит, на этом построю.

Мы все такие. Герои фильма – не актеры, а мы с вами. Те, кто за фильмом находится. Гаев же не выписан у Чехова до конца. У него отрицательно сатирический персонаж, а актер внес много нежного и доброго.

– Про ансамблевость я хотела спросить вот что. Было ли какое-то кодовое слово или действие, позволяющее всем настроиться на одну волну?
– Чехов! Мы провели большой подготовительный период в репетициях и обсуждениях. Мы читали его письма, знали, какой период жизни был, когда он писал пьесу.

Чехов взывал, почти кричал: «Я написал водевиль, почти фарс. Не нужно меня рядить в одежды плакальщиц». «Сколько можно лаять собакам, кричать воронам, – говорил он Станиславскому. – Что за реализм?»

У него магический реализм, поэтический, почти опера. Это мы и используем. В нашем фильме есть постепенное изменение фарса на трагедию. Когда писал Чехов, кино было пошлым и мерзким, но он придумал новое кино. У нас начинается с немого кино, потом театр, а потом постепенно в русское кино переходим.

– Вы давали свободу артистам?
– На репетиции – да. На съемочной площадке – нет.

– Вы деспот?
– Один раз палку схватил, но не ударил. Нужно быть жестким, иначе картинка развалится.

– Вы вынесли второстепенных героев на первый план, появился другой акцент.
– У Чехова так всё написано, что снимать отдельно не получается. Они действуют одновременно. Говорят, не слушая друг друга, а внешне – они общаются. А с другой стороны, это элемент театрализации. Это важный момент.

У нас существует четырехчасовая версия, где полный текст пьесы. Трехчасовая, двух – всего 16 дисков. Каждый диск в своем формате, в своем времени. Тянул из последних сил сколько мог, разорял продюсера, но остановиться был не в силах, чтобы из этого космоса не улетать. То, что показано на фестивале, – полуторачасовая версия.

– Почему классика, потому что современных историй хороших нет?
– Чехов писал в страшных мучениях, физиологических и духовных. В чудовищном одиночестве он начинал превращаться в почти святого, эльфа. Его пьесы – духовное завещание. Очень важно вочеловечиться, избавиться от хамства, жлобства, стяжательства, эгоцентризма, одичания. Только классика несет в себе это по-настоящему.

– Фильм очень красивый. Невероятные съемки сада, имения. То, как падает свет. Кто художник?
– Это не эталонная копия же еще. Будет другая копия, и еще, а потом будет эталон. А работал начинающий художник Дмитрий Малич-Коньков. Но всё создано при моем участии. Он хороший художник, но многое не понимал, сопротивлялся, приходилось самому делать. Эстетизацию театра в кино приходилось мне делать. Из скромности написал в титрах, что при участии, а можно было и без приставки писать.

А с самим садом невольно получилась эдакая акция. В Павловске вырубили вишневый сад, чтобы посадить новый. Мы выкупили деревья и покрыли цветочками. Так вышло, что дали убитому саду вторую жизнь, вторую весну. Только одно дерево было живое.

Продюсер по велению души

На эту тему
• Катя Шагалова: «Нормальная жизнь стала мифом»
• Лики Богов
• Андрей Сигле: «Достоевский не киношный писатель»
• Андрей Сигле: «Война затягивает…»
• ХХХ

Также несколько вопросов я задала продюсеру и композитору фильма Андрею Сигле. Андрей удивительный человек – высокообразованный, спокойный, точно знающий, что нужно делать. И всё, что он делает, он делает в первую очередь не ради денег, что может показаться странным при его профессии продюсера. Мы встречались с ним уже несколько раз, когда говорили о сериале «Преступление и наказание» и фильме Сокурова «Александра». И каждый раз я очаровываюсь его мудростью и спокойствием.

– Сергей рассказал, как Вы быстро согласились снимать. Так всегда происходит?
– Это редкость. Однажды вечером он позвонил и сказал: «Приезжайте, у меня есть грандиозная идея!» Приехал, мы поговорили, и через пятнадцать минут всё было решено.

– Что было решающим? Оригинальная идея?
– Не слова и не образы, а те глаза, горевшие восхищением, восторгом и любовью к Чехову. Я всегда рад работать с большими мастерами. Для меня это главное, когда режиссер горит желанием делать кино.

Овчаров – уникальный человек, режиссер со своим мироощущением. Я был очень удивлен, узнав, что он не снимал девять лет. Обидно, когда режиссеры подолгу не снимают кино, а наша общественность глуха. Девять лет простоя, но почему-то не было ни набатов, ни возгласов – куда уходят классики?

Почему появляется масса режиссеров, называющих себя так? От печки, от сохи, непонятно откуда, из рекламного бизнеса. Вешающие на себя бейджики «режиссер», снимающие, гадящие нам на экраны, оболванивающие людей. Мне кажется, это преступление.

– Овчаров очень эмоционален. Как он репетирует?
– Он готов убить за Чехова кого угодно. Со стороны абсолютный деспот. Добивается, выжимает по капле раба из актера. А ведь театральные актеры очень сложны для кино. Во-первых, они всегда тянут одеяло на себя. Даже если маленькая фраза, они будут ее произносить так, чтобы максимально дольше быть в кадре. У них более широкая эмоция, не чувствуют крупных планов, эмоции другой жирности. Они же еще и с гонором, подчиняться не хотят, и Овчаров объезжал их твердой рукой.

– А пряник давал?
– Пряником был Чехов. Возможность участвовать в таком большом проекте. Оказалось, что у них аристократизм глубоко есть. Раневская – Анечка (Анна Вартаньян) – удивительная. Но знали бы вы, как это всё выращивалось!

Для того, чтобы быть человеком, нужно трудиться. Для того, чтобы понять или просто начать читать классику, – нужно заставить себя. Овчаров плотно трудился с актерами, а теперь очередь зрителя.

– Какой будет прокат, рассчитываете ли Вы на кассовый успех? Покажут ли по телевизору?
– Для меня не существует теле- или киноформата. Например, «Преступление и наказание» – большое кино, а не сериал. Мы снимаем на пленку, очень серьезно подходя к каждому кадру. Просто показ по телевизору дает большую аудиторию.

У кино, и у телевидения существует воспитательная функция, про которую почему-то забыли. У нас растут дети, да и взрослые не всегда читают и смотрят то, что делает человека человеком. Фильм – наш вклад в дело образования, очеловечивания русского народа. Мы понимаем, что несет в себе телевидение, и если есть возможность обернуть оружие и использовать для себя, это нужно делать.

Приложу все силы, чтобы фильм был показан. Первый канал идет на то, чтобы показывать серьезные фильмы, пусть в некой резервации, закрытый показ, но это всего лишь первый шаг.

А насчет проката – думаю, он будет ограниченным. Я не представляю себе огромное количество копий по всей стране.

– У Вас очень разная музыка во всех фильмах, и это понятно. Что было опорой для написания музыки к фильму «Сад»?
– Главное – найти нужную интонацию. Мы с Овчаровым были в творческом союзе с самого начала – я смотрел репетиции, читал письма Чехова, понимал, что он хочет, был в материале. Надо было просто слушать и записывать.

Получилось много разножанровой музыки. С одной стороны – создающая настроение эпохи, с другой – помогающая драматургии картины. Основное же звучит на титрах – там я уже позволил себе развернуться. Некое ощущение ушедшего, потерянного, возможно, безвозвратно, для нашей культуры, нашего наследия. Есть элементы Чайковского, Рахманинова, Прокофьева. Такое подношение нашим классикам, которые почему-то находятся в забвении.

– Какие проекты Вы сейчас еще готовите?
– С Сокуровым запускаем фильм «Фауст». Со Светозаровым обсуждается возможность запуска «Бесов», с Овчаровым будет либо «Мертвые души», либо «Чевенгур».

С Аней Фенчанко мы запустили «Подписку о невыезде». Это молодой московский режиссер. Она принесла сценарий, я прочел, был в восторге и понял, что надо делать. Надо находить и поддерживать молодых.

– Расскажите про «Фауста».
– Большой интернациональный состав актеров. Мы замахиваемся и на голливудских звезд. Снимать будем в Ватикане, Германии, Исландии и России. Думаю, что проект поразит многих. Наш Фауст – это Фауст Сокурова и Арабова, Томаса Манна и Гете. Убежден, что это будет грандиозно.

От актера

Также мы обратились с вопросом к Игорю Ясуловичу, сыгравшему в фильме «Сад» роль Фирса.

– Роль Фирса знаменитая и знаковая. Как происходила работа над ролью?
– Я получил огромное удовольствие, потому что впервые за много лет попал на площадку, где репетировали столько, сколько необходимо.

Об этом сегодня забыли в кино. Я благодарен авторам за созданные условия работы над ролью. Благодарен коллегам, с которыми мы работали, добиваясь необходимого результата.

Не актерское дело – формулировать персонажа. Актерское дело – послушать режиссера, понять, в чем совпадаем, попробовать нащупать «болевые точки».

Возраст уже почти совпадает – мы что-то пожили, увидели, сообразили. Помимо того, что надо вчитываться в то, что написал Чехов, нужно вглядываться в сегодняшний мир. Мы пытались снять современное кино.