День Улицкой

Вопрос о добровольности этой ноши, само собой, остается открытым.

Планов громадье

На человеке, для этого не приспособленном, сходятся линии напряжения времени

Достаточно просмотреть любое интервью с Улицкой. С литературы, с «ваших творческих планов» разговор улетает в области богословия (иудаизма, православия, католичества, язычества и неоязычества, собственного этического творчества), разнообразных проблем современности: феминизма и утраты мужчиной исторических функций и ролей, современной семьи, ксенофобии, толерантности, медицины традиционной и нетрадиционной, мистики в медицине, разных планов бытия, доступных человеку.

Улицкая не только пишет, она еще и объясняет свои идеи, выраженные в произведениях . Некоторые писатели терпеть этого не могут, другие изъясняются с удовольствием, Томас Манн например.

Улицкой же приходится вдаваться в объяснения не потому, что идеи выражены в ее произведениях недостаточно ясно, а потому, что тема, заявленная там, всякий раз оказывается настолько актуальной, болезненной, что вызывает шквал эмоций и завихрения мнений у читателей и критиков.

Она не только пишет и объясняет. Она еще и участвует во множестве разнообразных проектов: телепередачи, помощь в экранизации своих текстов , театральные постановки, издания детских книг.

Наиболее интересен проект «Другой, другие, о других» – серия книг для детей (написанных не Улицкой, писали специалисты в определенной области – психологи и антропологи, например).

Среди книг этой серии «Большой взрыв и черепахи» – о происхождении Вселенной, «Путешествие по чужим столам», «Семья у нас и у других» – история дружбы русского и абхазского мальчиков, семья каждого – шок для другого и шанс чему-то научиться через опыт постижения чужого культурного уклада.

Толерантность – то качество, которое пытается привить нам Улицкая. Напоминает это попытки вырастить мандарины на ледовом поле.

Но Улицкая, с ее миссионерским терпением, объясняет раз за разом, снова и снова отвечает на одни и те же вопросы: «Где граница? Не растворимся ли в орде варваров?»

Она делает это с таким упрямым чувством правоты, что этим чувством как бы заражаешься и заряжаешься, а это вселяет надежду на перемены к лучшему.

Белая ворона женской прозы

На эту тему
• Лучший писатель года
• И чем случайней, тем вернее
• Диалог Людмилы Улицкой и Меира Шалева
• Дмитрий Бавильский: Быть никем

Улицкая – «поздний» прозаик, первая книга рассказов вышла, когда автору было 40 лет, в 1983 году. Рассказы печатались в журналах, группировались в циклы, из них составлялись книги. Женская проза, о которой так любили говорить советские критики, обрела новое имя и новое звучание с появлением Улицкой – социальную полифоничность и духовное измерение.

Первая большая вещь, повесть «Сонечка», принесла Людмиле Улицкой популярность, которая росла с каждой новой книгой и достигала очередной знаковой точки с выходом новых романов – «Медея и ее дети» (1996), «Казус Кукоцкого» (2000), «Искренне ваш Шурик» (2003), «Даниэль Штайн, переводчик» (2006).

Улицкой удалось стать автором успешным, ее книги переведены на 17 языков, писатель получает солидные отечественные премии («Букер» в 2001-м и «Большая книга» в 2007-м) .

Но самое главное – Улицкую при этом еще и читают. Как это ни парадоксально, наличие премий не всегда идет рука об руку с читательским интересом, но в случае Улицкой очередная награда – лишь повод для издания нового «малого собрания сочинений», которое гарантированно раскупается.

Ее проза удивительно сочетает в себе сюжетную занимательность и серьезную проблематику. Еще недавно было принято считать серьезной литературой особый тип прозы, на занимательность не претендовавший. Улицкая свободно переходит эту грань, оказываясь интересна сразу многим – и потребительницам «женской прозы», и «продвинутым» читателям.

Кто-то видит в сюжетах прозы Улицкой пристально наблюдаемую частную жизнь, кто-то – притчи (особенно это касается мощного мифологического фона в романе «Медея и ее дети»), сама же писатель определила свой жанр как прикладную антропологию, позволяющую, добавим от себя, оставаться в рамках частных случаев, но всегда иметь в виду их возможную универсальность.

В какой-то степени проза Улицкой – это реабилитация жанра. Ее произведения доказывают, что женская проза – это не обязательно мелкие темы и чрезмерная эмоциональность.

Доказывают, что «женское» может быть куда как серьезным, с проблемами и идеями, традиционно приписываемыми прозе «мужской»: смысл человеческого существования, жизнь перед лицом смерти, суета и праведность. Вот только гендер преломит эти идеи под таким углом, что мало не покажется.

Наконец, это еще и прогулки в область запредельного. На страницах произведений Улицкой мы время от времени попадаем в некое параллельное пространство, явно чуждое обыденности, причем автор чувствует себя там как рыба в воде, а занимательность описаний «необычных реальностей» не уступит Пелевину.

И герои Улицкой вполне востребованы – это внеконфессиональные праведники, которых так не хватает нашему – впрочем, любому – времени. Недаром «Штайн» послужил поводом для обмена мнениями о роли религии в жизни и плюсах/минусах свободного духовного плавания вне рамок организованного культа.

Судя по тому, что ее популярность только растет, можно предположить, что новые книги будут вызывать столь же оживленную реакцию, а у писателя, отягощенного разнообразными проектами, все же останется время на то, чтобы делать то, для чего он создан, – писать.