Ирина Алкснис Ирина Алкснис Для государства коррупция – опасный конкурент

Полностью искоренить коррупцию невозможно. Наилучшим решением является не кристально честный человек на должности, а такая управленческая система, в которую борьба с коррупцией заложена по умолчанию и не зависит от руководящих указаний.

2 комментария
Евдокия Шереметьева Евдокия Шереметьева Почему дети застревают в мире розовых пони

Мы сами, родители и законодатели, лишаем детей ответственности почти с рождения, огораживая их от мира. Ты дорасти до 18, а там уже сам сможешь отвечать. И выходит он в большую жизнь снежинкой, которой работать тяжело/неохота, а здесь токсичный начальник, а здесь суровая реальность.

36 комментариев
Борис Джерелиевский Борис Джерелиевский Единство ЕС ждет испытание угрозой поражения

Лидеры стран Европы начинают понимать, что вместо того, чтобы бороться за живучесть не только тонущего, но и разваливающегося на куски судна, разумнее занять место в шлюпках, пока они еще есть. Пока еще никто не крикнул «Спасайся кто может!», но кое-кто уже потянулся к шлюп-балкам.

5 комментариев
30 января 2008, 15:16 • Культура

Милый папка

Милый папка
@ hrono.ru

Tекст: Дмитрий Воденников

Однажды (когда я еще учился в институте) моя сокурсница (назовем ее, допустим, Юля Д.) пришла на лекцию и зачем-то рассказала нам, что они с папой (а он был в каком-то чине плотным начальником в КГБ) в ожидании чего-то более взрослого по ТВ смотрели мультфильм по сказке Чуковского «Тараканище».

– Слушайте, – сказала смеясь Юля. – Чуковский, оказывается, писал ужасно плохо. И сплошную халтуру. Так каждый может.

Несерьезно все как-то. Про каких-то тараканов. И рифмы такие легкие. И ритм – как в считалочке. А главное – легко

...Стыдно признаться, но я тоже за день до этого смотрел тот же мультфильм (время было позднесоветское, негусто ТВ-разнообразное, и полстраны смотрело «Спокойной ночи, малыши», после которой обычно шел фильм, чтобы не пропустить).

И в очередной раз восхитился виртуозности Чуковского. И подумал (как нарочно, под разговор): я бы так никогда не смог. Так все просто – и так страшно. И так игрушечно (одновременно).

Про способность в 1923 году написать сатиру на будущего Сталина (о котором в то время Чуковский, понятно, даже и не слышал) – вообще не говорю.

Поэтому я изумился.

Но столько было любви в этой Юле к своему папе, столько гордости.

Столько уверенности, что с ней никогда ничего дурного, пока жив ее папка, не случится, что говорить было нечего.

Чуковского они, по всему судя, презирали. Не было в нем той основательности, которую можно было бы уважать (если вообще можно уважать писателя: щебечет чего-то). Не царственная Ахматова (я думаю, папа про Ахматову что-то да знал). Не перекрученный Блок (все-таки про вьюги, сказки, маски и красивых женщин: папа так, скорее всего, не мог, точнее, незачем было, и тут я его отлично понимаю). Не Высоцкий.

А так – детский классик. Сахарный дедушка.

Несерьезно все как-то. Про каких-то тараканов. И рифмы такие легкие. И ритм – как в считалочке. А главное – легко.

«Мы с папой ужасно смеялись, когда смотрели этот мультфильм». (Кстати, с чего так поздно спохватились смеяться-то? Неужели в детстве папа Юле этого хрестоматийного Чуковского не читал? А если нет, то что тогда читал?) «И стали сочинять типа что-то этого. И я, и мой папа! И получилось куда лучше Чуковского!»

– Нет, у вас лучше не получилось. Не могло, – это все, что я сказал тогда.

Юля посмотрела на меня странно. Но обижать ее дальше мне не хотелось.

А теперь жалею.

Юля была хорошая девочка. Милая, неглупая, красивая, звезд с неба не хватающая, но одаренная. Явно готовящаяся стать отличной кому-то женой. (Кстати, Юля потом вышла за папиного сослуживца.)

Но ничего более гадостного я давно не видел.

Эта чудесная сытая уверенность, что все это так, ерунда, что и они, такие гладкие и довольные, все это могут сами сделать, и ничем не хуже, даже лучше: «Смотри, Юлечка, как у меня хорошо выходит, про таракана-то, лучше всех этих Чуковских!» – «Ха-ха, папка, ты у меня самый лучший, самый прекрасный!»

И все это было тем восхитительней, что Юля-то (напомню) училась на филологическом. И должна была понимать, каким путем дается эта чуковская детская легкость, эта «никчемушность». Но кровь сильнее. К тому же она очень любила папу.

А папа – такой уверенный. И красивый. В тугих домашних джинсах. Сильный моложавый мужчина, государственник. ( Да, может, я все это и придумал. И дядька был вполне добродушный, в трениках.)

Но эта картинка пред глазами: уверенного «папки» с красивым лицом и дочери в цветочно-душном облаке ее обожания (а жили бы все значительно раньше, можно и другую картинку представить: возвращается папа в 37-м с работы, и дочь ластится, говорит о кавалерах, а потом за ужином можно и посмеяться над писателем, над которым папа как раз на работе работал, правда, дочке не надо знать, как он с тем писателем работал, пусть думает, что просто так, разговаривал: «Ешь котлеты папа, у тебя очень усталый вид». – «Спасибо, Юлечка, совсем ты у меня уже большая вымахала, невеста, а давай теперь поиграем в шарады».) – почему-то вызвала у меня тогда такое сильное желание взять эту их семейную идиллию и как можно сильнее перетряхнуть.

Чтобы все посыпалось.

...Ехали медведи
На велосипеде.

А за ними кот
Задом наперед.

А за ним комарики
На воздушном шарике.

А за ними раки
На хромой собаке.

Волки на кобыле.
Львы в автомобиле.

Зайчики
В трамвайчике.

Жаба на метле...

Едут и смеются,
Пряники жуют.