Пелевин. Сорок пять. 22.11

Жизнь и судьба Пелевина с трудом поддаются мифологизациии. С отличием оконченный Московский энергетический институт, карьера инженера в перспективе, работа над проектом электропривода для городского транспорта…

В 1988 Пелевин (так и хочется сказать: «будущий Пелевин») поступает в Литературный институт и практически одновременно обнаруживает, что специальное литературное образование ему не нужно.

Его жизнь в искусстве

Многие всерьез сомневались в физической реальности Пелевина, принимая его за очередной «проект

Культовые для любящих фантастику журналы «Искатель», «Химия и жизнь», «Наука и религия» на заре 1990-х публикуют рассказы и повести Пелевина «Затворник и Шестипалый» (пронзительный рассказ о метафизических экспериментах двух личностей, оказавшихся в конце курицами с бройлерного комбината имени Луначарского), «Принц Госплана» (заря эпохи компьютерных игр на рабочем месте) и другие.

Рассказы эти сложатся в два сборника, один из них, «Синий фонарь», получит в 1993 Малую Букеровскую премию.

Первая повесть – «Омон Ра», по словам самого автора, «о внутреннем космосе советского человека». «С точки зрения внутреннего пространства личности весь советский проект был космическим, но был ли советский космос достижением – большой вопрос». Злая антиутопия подробно препарирует как сознание, так и подсознание современника и соотечественника.

Повесть «Жизнь насекомых» трактует мух, комаров и гусениц как одинаково с людьми ценных (или неценных) для мироздания. Герои живут, любят, погибают, и лишь постепенно читатель понимает, что герои – насекомые.

Альтернативная история «совка» привлекает Пелевина снова и снова: Сталин, оказывается, один из семи двойников, живая шахматная фигурка, его трубка – секретное оружие нездешней силы («Реконструктор»); уборщица общественного туалета Вера Павловна, после смерти сосланная в роман Чернышевского за «солипсизм третьей стадии», вызывает перестройку в России своими мистическими упражнениями, а Ленин предстает древним могущественным демоном («Хрустальный мир»). Советские реалии в контексте оккультно-магического мировосприятия – фирменный стиль прозы Пелевина.

Читатель с удивлением обнаруживает, что обыденность, в которой он существует, пронизана тончайшими и неизбежными силовыми линиями запредельного.

Но вместо эзотерической серьезности Пелевин предлагает нам карнавальный аспект этого взаимопроникновения, когда реальности врезаются друг в друга, как колоды карт. В чьих руках эти колоды, во что мы играем и каковы ставки – эти вопросы подразумеваются, но ответ на них – за читателем.

Молодой классик

На эту тему
• Про исконно русского космополита
• Циник или мизантроп?
• Алена Антонова: Литература - нефть или атомная бомба?
• Виктор Топоров: Pelevin - cool
• Вы слышите их?

Сон как метафора жизни, ее иллюзорности (вселенная – сновидение Брахмы), пустоты использован как прием в первом романе Пелевина «Чапаев и Пустота», сделавшем автора оглушительно знаменитым. Красиво выстроенное до последней точки после даты произведение пришлось настолько, что называется, «в масть», возможно, еще и потому, что рисует поколение, которое «готовилось жить при одной общественной формации, а пришлось ему существовать в другой».

Причем в двух временных пространствах: в четных главах действие происходит в 1918-м, там действуют Чапаев (великий мистик), Котовский и даже Фурманов; в нечетных герои заперты в психушке начала 1990-х. Объединяет две эти «реальности» Петр Пустота, поэт-декадент начала века, он же пациент доктора Тимура Тимуровича.

Роман «Дженерейшн Пи» позиционирует Пелевина уже не только как некоего Учителя, но и как идеолога: это попытка проанализировать жизнь России при переходе из позднеельцинской в раннепутинскую эпоху.

Рассуждения об «оральном и анальном вау-факторе» не способен забыть ни один прочитавший роман. В последующих произведениях Пелевина тенденция к анализу нарастает: в «Священной книге оборотня» герои напрямую излагают свои позиции, а «Ампир В» содержит многостраничные рассуждения о гламуре и дискурсе – «двух столпах современной культуры».

Пелевин вдребезги разбил один очень мощный стереотип, долгие десятилетия – или столетия? – довлевший над читательским миром и, само собой, сформированный определенного рода критикой. Речь идет о так называемом отражении времени.

Почему-то считалось, что искомое отражение может быть воплощено исключительно средствами и приемами сугубо реалистической прозы. Это сейчас мы уже можем удивляться фантомности этого стереотипа, а до Пелевина такое утверждение было непререкаемым и бесспорным.

Во многом такое представление шло, конечно, от афористического высказывания Стендаля, что роман – это зеркало, с которым писатель идет по дороге. Реалисты таскали по большакам трюмо, юмористы пускали зайчиков по бульварам, дамская проза ограничивалась зеркальной пудреницей, модернисты предпочитали отражение в отражении, постмодерн пялился на зеркальные витрины.

Зеркало, с которым бродит Пелевин, сродни направлению в фотографии, когда снимок делается, не глядя на дисплей или в видоискатель, рука с аппаратом выкидывается в произвольном направлении и палец нажимает на спуск. Что получилось – всегда загадка для фотографа. Но на эти снимки попадают детали, которые ускользнули бы при обычной художественной фотосъемке.