«Вежливому отказу» – 20 лет

- «Вежливый отказ» не существует с 2003 года?
- Да, мы перестали регулярно выступать и перешли к этакому кумулятивному жанру – будем выступать примерно раз в год в залах с хорошим звуком и хорошей аудиторией. По кабакам надоело играть. Но мы не распадались, группа существовала под «псевдоотказным» названием «ОТК-джаз-бенд», продолжала существовать без меня, заменив гитариста. Поэтому собраться на этот концерт не составило никакого труда – остался сыгранный костяк.

- Многие сравнивают вас с «Аукцыоном».
- Это не случайно, мы ведь практически одновременно появились – «Аукцыон» чуть позже. Они тоже стали использовать шоумена, который ничего не исполняет – только танцует и общается с залом. Да и других параллелей много было. В общем-то, и музыка во многих решениях оказалась схожей, хотя ни Леня (вокалист группы «Аукцыон». – ВЗГЛЯД), ни я особенно друг друга не слушали.

Группа «Вежливый отказ» на World Music Festival в 2000 году

- В конце 80-х у вас были долгие зарубежные гастроли…
- Да, мы много играли в Европе, в основном это были поездки на тематические авангардные фестивали. В одно лето мы четыре раза были в Италии – проще было уже не уезжать. В Германию мы выезжали в 94 году, были в Штатах на World Music Festival в 2000 году.

- …а почему вас не было на крупных российских рок-фестивалях перестроечного времени?
- Это нам не было близко, и мы в этом не участвовали, – только поначалу, когда была эта ура-эйфория по поводу выхода рока из подполья. Помню, мы играли не то в «Олимпийском», не то в «Лужниках», где были собраны все – от «Наутилуса» до «Черного кофе», в Киеве было что-то подобное. Правда, к началу 90-х это быстро дифференцировалось – публика стала избирательнее, да и сами проекты стали более коммерчески ориентированными.

А в середине 80-х фестивали организовывались с трудом, все тексты должны были быть залитованы – у меня до сих пор сохранились тексты с печатью «Разрешено». Приходилось иногда объяснять людям, что какая-то конкретная фраза значила. С музыкой, слава богу, таких проблем не случалось – мы же были тарифицированными музыкантами. Нам присвоили ставки, и у меня в трудовой книжке было написано, что я музыкант такой-то категории, и мне полагалось двенадцать с копейками рублей за выступление. Тарификация производилась так: приехала комиссия, нас прослушали и сказали: все, в общем, хорошо, только «концовочки надо подправить». Ну, подправили мы что-то в конце концов и получили официальную путевку в концертную жизнь. А до этого все было на уровне полулегальных выступлений и происходило с большим трудом. Правда, когда все это позволили, вопросов «можно» или «нельзя» не было, – все знали, что надо. Именно поэтому у многих тогда появлялись достаточно радикальные, эпатажные программы – у «Звуков Му», у нас, а со временем это нивелировалось и стало уходить на более музыкальный и честный план. Этот эпатаж по юности был очень важным для нас. Потом, конечно, многое поменялось.

- А когда начала меняться аудитория?
- Я думаю, где-то в 93-94 году. Началась возня за места, чтобы иметь второй заработок, нужно было лезть в радиоведущие, расталкивать остальных, чтобы именно твоя физиономия попала в эфир. Мы этого благополучно делать не стали – я уехал в деревню. Ребята этим тоже не отягощены, мы остались параллельным планом от официальной московской сцены.

- Вы и сейчас живете в деревне?
- Да, мы с женой сейчас живем там, выращиваем лошадей – в общем, занимаемся сельским трудом.

- Это было спонтанным решением?
- Нет, это происходило постепенно – просто однажды мы купили двух кобыл, и они привязали нас там навсегда. Потом у нас появилось много земли, техники, людей, и мы стали вполне оформленной сельскохозяйственной организацией. Моя жена Анна давно занимается конным спортом, и она всегда мечтала иметь свой конный завод. Я очень рад, что так получилось, – у меня в жизни бывают такие намеки, которые я вовремя подхватываю, и переезд туда был правильным решением.

- Вы представляете себе свою публику?
- Я достаточно хорошо знаком со своей аудиторией, потому что только к концу 90-х годов она начала расширяться за счет поступления молодых кадров. До этого был уровень примерно нашего возраста – люди думающие, слушающие хороший джаз или рок-авангард и, как правило, образованные. Был у нас один концерт в ДК «Москворечье» – цитадели отечественного джаза, поскольку там была джазовая студия. Я тогда учился напротив, в МИФИ, и думал, что это та самая площадка, на которой нужно играть. Я не учел того, что туда пригласили весь район Ленино-Дачное и никого из традиционных слушателей джазовой студии не было. Публика даже не свистела – она орала что-то нечленораздельное, такое животное выражение эмоций. Нас оттуда увозили с милицией – первый раз на моей памяти в перестроечное время милиция оказалась на стороне гадостных артистов. Мы на такой публике больше не играли и благополучно поехали в Европу.

Максим Трефан, Михаил Митин, Роман Суслов, Дмитрий Шумилов (1989 год)

- А как вас там встречали ?
- Западная публика ориентирована на артиста – если они пришли слушать, значит они будут это делать, и при этом очень открыто выражать свои эмоции. Западная публика – это расслабленные, спокойные люди. В отличие от наших, которым даже если и нравится что-то, то они стесняются это показать. Если там, на Западе, публике все идет в удовольствие, то зал взрывается от аплодисментов, люди танцуют и поют, а если и орут из зала, то только что-то ободряющее, в паузах.

- Не было знаменитого восприятия – «русские – это медведь-водка-балалайка»?
- Нет, публика на этих фестивалях была подготовленная, люди шли на мероприятия, представляя, что это такое. Поначалу в некоторых случаях отношение к российским музыкантам было такое – интересно, что они могут показать? Никто же не знал, что происходит в этой стране, а тут кто-то приехал. Организаторы, как правило, вели себя достаточно грамотно – например, в Бельгии вместе с нами играли «Николай Коперник», «Аукцыон», «Джунгли», то есть группы приблизительно одного музыкального плана. Так что публика приходила серьезная, не пляжная.

Был курьезный момент в Норвегии. Нас пригласили на несколько клубных концертов и международный фестиваль в Тронхейме – там, кроме нас, присутствовали театры, танцевальные коллективы, и все это происходило в порту на открытой площадке. Накануне выступления мы попали в провинциальную норвежскую школу в глухой деревушке с четырьмя домами километров за двести от Осло. Жили мы в доме директора – его сын играл на рояле, показывал нам свои достижения, и мы должны были сыграть перед школьниками. Программа у нас была довольно жесткая, и мы ее норвежской молодежи выкатили. Реакция была отличной, но директор после этого не сказал ни слова – у него была типично наша, учительская реакция. А в Тронхейме нас тогда приняли хорошо – показали по ТВ, отзывы в газетах были очень благожелательные.

- Не жалко было со всем эти расстаться?
- Я не уверен, что рутинная цирковая жизнь бродячего музыканта мне подходит. Мне всегда хотелось жить на природе, я к этому стремился и я этого добился, – поэтому не жалко. Другое дело, что правильнее нужно было выстраивать свои выезды из деревни сюда и не впадать в эту московскую клубную рутину, которая и привела к тому, что пришлось сказать: все, хватит, стоп. Может, мы бы и продолжали существовать, собираясь разово для хорошей аудитории.

- Вы так не любите клубные выступления?
- Это поздние концерты, прокуренные помещения – это физическая усталость. И потом, когда люди едят, мне кажется, не нужно им мешать. Клубный драйв – это для молодых энергичных людей, у которых ни семьи, ни детей, ни дела. Хотя, конечно, есть клубы, которые можно использовать как концертные площадки, а не исключительно ресторанное заведение. Вообще эта клубная жизнь – для ребят с гитарами, которые за ночь успевают сыграть в нескольких клубах и играют соответственно. Это общая беда, которая относится ко всему, например к радийным программам, в которых ничего абсолютно не звучит. Отношение к людям как к какому-то быдлу, которое ничего знать не хочет и которому не нужно ничего, – ему дают тупую нерасчлененную жвачку. Изредка к нам появляются замшелые исполнители типа Pink Floyd или King Crimson.

- А что вы сами сейчас слушаете?
- Сейчас практически ничего – у меня прошел этот увлеченный период потреблять чужое в качестве слушателя. Мне сложно найти душевный отклик и отключить мозги, я сразу начинаю анализировать – выработалась такая дурная привычка. Слушаю какие-то случайные вещи – когда еду в машине, тыкаю в радио, но обычно дольше трех секунд на волне не задерживаюсь, а в деревне у меня ничего и не работает. Мой друг Слава Недеогло, наш директор, пытается меня снабжать чем-то новым – я так практически ничего и не открываю. Иногда бывает по душе послушать приличную популярную музыку как качественное изделие, сделанное стильно, с хорошим вкусом. В популярной музыке все попроще, поэтому можно легко воспринимать это как нечто целое – правда, в основном что-то старое. Из нового, пожалуй, только Eminem. А наше…У нас все еще не могут отойти от необходимости все копировать. Это было всегда – в изобразительном искусстве, портретах, пейзажах, просто до тошноты. То же самое в музыке, здесь параллели искать гораздо проще – звук, аранжировки, манера, буквально все.

24 марта во МХАТ им. Горького группа будет праздновать двадцатилетие

- «Вежливый отказ» этого избежал?
- Надеюсь, что да. Хотя на этапе ученичества, к которому я отношу все годы до 2000, где более-менее состоялась кристаллизация самостоятельности, тенденции были – то в звуке, то в интонации. Скорее даже это можно назвать какой-то ученической несвободностью, какая-то стилистическая кондовость была. Самостоятельность и свобода появились только в самом конце, это мало кто замечает, но это так.

- Только появилась и сразу…
- Да, мне тоже говорят, что сейчас появилась аудитория, которой это надо, а группа раз – и опять в подполье. Не знаю, попробуем сейчас из подполья выглянуть, посмотрим, что получится.

- А если получится хорошо?
- Для меня всегда было важно собственное восприятие того, что происходит. Я замкнутый эгоистичный индивидуалист, и мне всегда было понятно, верный я делаю шаг или нет. Это мне позволяло писать и понимать, что это будет услышано – не сейчас, так позже. Потом я закрыл для себя эту тему, занялся сельским хозяйством, и сейчас я хочу выяснить для самого себя, правильно это или нет. И не так уж важно, как будет реагировать зал. Впрочем, программу мы выбирали, отдавая дань слушателю, – демаршей или провокаций не будет. С другой стороны, мы не репетировали 10 лет, и, судя по тому, с какой охотой все включились в репетиционный процесс, это очень нужно каждому. Такой глоток свежего воздуха среди повседневной жизни.

Возможно, будет новый виток – буду писать музыку там, в деревне. У нас уже есть большая практика дальнего дисконтакта, мы можем собираться на концерт раз в месяц без предварительных репетиций.

Кроме того, есть достаточно сложный момент устройства концертов и всего, что с этим связано, – той же рекламы, например. Не обязательно весь город обвешивать афишами – достаточно узкой информации в определенных кругах. А то вот мы пойдем на «Русское радио» – там есть программа «Неформат»… Я сегодня включил это радио, послушал – ну, это без комментариев. А в периферийных городах эти вопросы еще сложнее…

Вообще, я думаю, мы будем продолжать, в этом есть и внутренняя, и внешняя потребность.