Люди, уехавшие из страны в последние годы, проходят трудную школу, в которой проясняется их отношение и к загранице, и к родной стране. Собственно, мы все проходим такую школу, но у них это прямо-таки интенсив.
2 комментарияАндрей Бабицкий: Рецепт любви от Александра Галича
Кто-то идет в лагерь, другой берется его охранять, но любовь к Родине от этого не становится меньше. Делюсь с вами рецептом такой любви великого, на мой взгляд, поэта.
Я помню очень странное впечатление, которое произвела на меня – не с первого, конечно, раза – песня Александра Галича «Колыбельный вальс».
Я – восемнадцатилетний, наверно, юнец, уже вовсю начитавшийся диссидентской литературы и возненавидевший советскую власть, просто принимал текст этого произведения как еще одно обличение злодейской сущности коммунистического режима. Но вдруг я обратил внимание на некоторую странность. В песне «пропавших без вести выводят на берег Леты».
Кто для меня тогдашнего были «пропавшие без вести»? Конечно же, все умученные от большевизма, сгинувшие в лагерях, не оставившие после себя имен и могил. И вдруг, идя по тексту ниже, я обнаружил, что среди «пропавших» автор числит и палачей.
Эти «палачи и казненные» никак не вмещались в мое сознание, я твердо был уверен, что судьба навсегда развела их в разные стороны
Сидят пропавшие, греются
Следят за речным приливом.
А что им, счастливым, грезится?
Не грезится им, счастливым.
Баю-баю-баю-бай!
Забывая – забывай!
Баю-бай!
Идут им харчи казенные,
Завозят вино – погуливают,
Сидят палачи и казненные,
Поплевывают, покуривают.
Придавят бычок подошвою,
И в лени от ветра вольного
Пропавшее наше прошлое
Спит под присмотром конвойного.
Эти «палачи и казненные» никак не вмещались в мое сознание, я твердо был уверен, что судьба навсегда развела их в разные стороны, приуготовив одним Царствие небесное, а другим Геенну огненную. А тут еще и «пропавшее наше прошлое» – общее, видимо, для всех отдыхающих на берегу Леты.
Тогда я не стал глубоко размышлять над этим парадоксом, поскольку дихотомия моего юношеского взгляда на жизнь никак не предполагала какой-либо общности мучителей и их жертв.
Следующей песней, которую я сейчас ставлю в этот же ряд – ряд, объединяющий людей разной политической оснастки, стала «Больничная цыганочка», где водитель и его начальник, поклонник Сталина, после аварии попадают в одну больницу. Шофер костерит своего шефа, наблюдая за тем, как его кормят спецпайком, как
Ему нянечка шторку повесила,
Создают персональный уют!
Водят к гаду еврея-профессора,
Передачи из дома дают.
Шофер, от лица которого ведется повествование, крайне остро переживает свое социальное унижение, хотя и пытается на словах игнорировать ту пропасть, которая разделила его с начальником. Он описывает содержимое передач из дома, которые таскают его шефу, и в самом поштучном перечислении продуктов уже сквозит неприкрытая классовая ненависть:
А там икра, а там вино,
И сыр, и печки-лавочки!
А мне – больничное говно,
Хоть это и до лампочки!
Хоть все равно мне все давно
До лампочки!
Начальничек еще любит погуливать, водитель на казенной «чаечке» возил его и «к Маргошке», и «в Фили».
Вывод делается для важной, перевозимой на правительственной машине, персоны убийственный: «Ой вы добрые люди, начальнички, соль и слава родимой земли!» Понятно, что имеется в виду прямо противоположное: начальнички – это полная пропажа и неизгладимый позор Родины. Но завершается песня – как обухом по голове – пронзительным и безутешным воем по погибшему другу. Я позволю себе процитировать конец полностью.
Надеваю я утром пижамочку,
Выхожу покурить в туалет
И встречаю Марусю-хожалочку:
– Сколько зим, – говорю, – сколько лет!
Доложи, – говорю, – обстановочку!
А она отвечает не в такт:
– Твой начальничек дал упаковочку –
У него получился инфаркт!
Во всех больничных корпусах
И шум, и печки-лавочки...
А я стою – темно в глазах,
И как-то все до лампочки!
И как-то вдруг мне все вокруг
До лампочки...
Да, конечно, гражданка – гражданочкой,
Но когда воевали, братва,
Мы ж с ним вместе под этой кожаночкой
Ночевали не раз и не два.
И тянули спиртягу из чайника,
Под обстрел загорали в пути...
Нет, ребята, такого начальника
Мне, конечно, уже не найти!
Не слезы это, а капель.
И все, и печки-лавочки!
И мне теперь, мне все теперь
Фактически до лампочки...
Мне все теперь, мне все теперь
До лампочки!
Еще час назад шофер проклинал начальничка, а в эту минуту для него потерян смысл жизни, ибо «дал упаковочку» тот, которого он даже в тайне от самого себя продолжал самозабвенно любить, любить как человека, с которым они прошли войну, и война вдруг в одно мгновенье скрадывает все, что было наносным и случайным.
Здесь людей, как выясняется, тоже объединяет прошлое, только уже не «пропавшее», а военное, и, как выясняется, оно действует, работает, не прекращает быть, как сама любовь, поверх всяких социальных различий, классового и имущественного неравенства.
И наконец, последняя цитата – из лагерной баллады «Королева материка». Она, наверное, самая пронзительная, поскольку в том эпизоде, который я приведу сейчас, зэки и вохровцы вместе оплакивают – правда, весьма своеобразно – всех погибших в ГУЛАГе.
Оплакивают, зная, что судьба каждого из них висит на волоске, поскольку над ними, их хрупкими, жалкими жизнями властна только она – Королева материка, Ее Величество Белая Вошь:
И вот в этот-то час, как глухая дрожь,
Проплывает во тьме тоска,
И тогда просыпается Белая Вошь,
Повелительница зэка.
А мы ее называли все –
Королева материка!
Откуда всевластье ее взялось,
Пойди, расспроси иных,
Но пришла она первой в эти края,
И последней оставит их...
Когда сложат из тачек и нар костер,И волчий забыв раздор,
Станут рядом вохровцы и зэка,
И написают в этот костер.
Сперва за себя, а потом за тех,
Кто пьет теперь Божий морс,
Кого шлепнули влет, кто ушел под лед,
Кто в дохлую землю вмерз,
Кого Колыма от аза до аза
Вгоняла в горячий пот,
О, как они ссали б, закрыв глаза,
Как горлица воду пьет!
Что же это за диссидентствующий поэт, который все время пытается объединить в единое целое народ, поделенный еще со времен революции? Давайте попробуем соединить все приметы и параметры этого союза.
В первом случае «пропавшее прошлое» – т. е. искореженная страшными событиями, пропавшей судьбой, не выращенным из этого прошлого будущим родная земля. Во втором случае – война: «но когда воевали, братва». Фронтовое братство под одной кожаночкой и последним куском хлеба на двоих. В третьем – Королева материка, всевластье холода, который одинаково губителен для всех – и вохры, и зэка. Можем ли мы свести все эти признаки, объединяющие палачей и казненных, воедино?
Да. Это Родина, которую любят все, но каждый по-своему. Кто-то идет в лагерь, другой берется его охранять, но любовь к Родине от этого не становится меньше. И заблудшие души, и нравственно цельные – все открыты величайшему чувству: ощущению своей России, пропавшей, воевавшей, замерзающей, но дарящей каждому способность и силу любить себя.
И в этой любви в конечном счете сойдемся все мы – отдыхающие на берегу Леты, воюющие в окопах под Донецком, по-разному, но оберегающие Россию менты и уголовники. Никем из нас не утрачена эта способность – иметь Родину. В этом и скрывается тайна великого единства одного народа.
Делюсь с вами рецептом великого, на мой взгляд, поэта. Сначала любите Родину, а потом выясняйте, надо ли после этого ссориться и убивать друг друга.