Павел Руднев: Мюзикл №2

Репертуар Московского Художественного театра пополнился большеформатным и громким спектаклем-акцией, на котором можно смело ставить лейбл «мюзикла №2», имея в виду, что первым полноценным национальным мюзиклом был «Норд-Ост». В спектакле для взрослых и детей «Конек-Горбунок» есть всё, чтобы причислить его к образцам современного искусства, которые станут определять культурный климат в ближайшие несколько лет. В обиженной, полузаброшенной области детского театра – это уже совершенно точно.

Сделанный по современным сценическим технологиям, полный виртуозного сценографического монументализма, доброй иронии и полноценной энергетики, трескучей молодой силы, легкого эротизма, пластичности, приобретший лоск европейского мюзикла, мхатовский «Конек-Горбунок» – завидный пример роскошного, высокотехнологичного современного зрелища в жанре «семейного театра».

Спектакль, в зале которого можно объединить очень многие социальные слои, – это крайне важный результат МХТ. Театру удалось добиться всеобщности, доступности и при этом искрометного качества спектакля.

Мхатовский «Конек-Горбунок» – завидный пример роскошного, высокотехнологичного современного зрелища в жанре «семейного театра

Композитор Сергей Чекрыжов написал живую, подвижную, небанальную музыку, для немногочисленных песен написал стихи Алексей Кортнев. Драматурги братья Пресняковы смогли сделать сказку Петра Ершова прозаической – они сделали ее, правда, и менее лиричной, и менее плавной, и более моторной, лишенной рефлексии, даже «бездуховной». Но, с другой стороны, теперь мюзиклу действительно не мешают излишние притормаживания сюжета, а также тот великоросский, велеречивый пафос, который Ершов как человек своего времени «православия, духовности и народности» не мог не сообщить своему великолепному произведению.

Режиссура Евгения Писарева точна, современна, аттракциона и полна иронии – в том числе и по поводу профессии артиста, вынужденного балбесничать и дурачиться перед публикой. Альберт Алтбертс в своей хореографии, Зиновий Марголин в своей декорации, Мария Данилова в своих костюмах смогли, пожалуй, самое важное – передать русский дух сказки без привлечения фольклорного материала, который, разумеется, утомил бы постановку, сделав ее квазипатриотической, унылой и навязчивой.

«Конек-Горбунок» – еще одна демонстрация свежих сил прекрасной мхатовской молодежи (фото: ИТАР-ТАСС)

Все творческие усилия постановщиков были нацелены на изображение русского характера, особого типажа – в фигурах улыбчивого Ивана-дурака с его «соломенной» головой, нежной Царь-девицы небесной, чистой скромности, Царя, изнывающего от безделья и прирожденного неиссякающего инфантилизма. Турецко-византийский колорит костюмов в финальных сценах вообще указывает на восточно-деспотический характер этой очень русской сказки, где, чтобы добиться прав молодости и не считаться дураком, нужно свернуть горы, сто раз рисковать головой, идти туда, не знаю куда, и добраться до самого Солнца во имя восстановления вполне очевидной справедливости.

Невероятно важен и отраден тот факт, что репертуарный театр (идеалом которого волей-неволей должен служить МХТ) этим «Коньком-Горбунком» словно бы перехватывает инициативу захиревающего бума мюзиклов в столице. То ли трагедия «Норд-Оста», то ли секвестр средств в культуре, то ли инертность публики, то ли недостаток специалистов послужили причиной очень быстрого свертывания мюзикловой культуры (http://www.vz.ru/columns/2005/11/19/13023.html). В нескольких сезонах начала 2000-х в Москве одновременно шли три-четыре мюзикла ежедневного показа, сегодня их число стремится к нулю.

Эпоха русского мюзикла началась, была и тут же свернулась, как свиток, сгинула, словно бы не принятая публикой. Но причины подобного охладевания лежат, на наш взгляд, вовсе не в эстетических предпочтениях зрительного зала – как раз классический театр всё меньше и меньше имеет возможности представить аудитории большеформатное искусство большого стиля для семейного просмотра. Традиционный театр сегодня стремительно уходит на малые сцены, в камерные зоны, в область элитарного искусства.

Очевидно, проблема заключалась в том, что в эпоху бума московского мюзикла этим эгалитарным жанром слишком неистово занялись деятели шоу-бизнеса (барды в «Норд-Осте», Филипп Киркоров в «Чикаго», Борис Краснов в «42-й улице» и проч.), слишком радикально оторвав аудиторию от классического образа театра. Но, безусловно, самой главной причиной иссякания мюзиклового потока стала российская театральная система, в которой чисто экономически невозможно выживание спектакля ежедневного показа.

На Бродвее и Вест-Энде спектакли идут ровно столько, сколько билетов на него будет продано сегодня-завтра-послезавтра. Эта система предполагает целую сеть маркетинговых ходов – активизацию продажи билетов за год до премьеры, весомый процент интернет-продаж, огромный процент продаж среди туристов, а также богатые возможности привлечения жителей других областей к заполнению зала. Все это абсолютно невозможно в системе репертуарного театра, который сложился, хотим мы этого или нет, в российской среде.

В Москве, которая, вопреки всем прогнозам, не становится туристической Меккой даже для граждан России, в городе, где до сих пор не решена огромная транспортная проблема, пока театральная экономика и маркетинг построены совсем по иным принципам, по принципам, где доминирует репертуарный театр.

Мхатовский «Конек-Горбунок» ценен тем, что новый русский мюзикл создан в лоне драматического театра. Жанр, который мог бы быть прибыльным детищем эстрады, пригрет и обустроен в репертуарном театре с, безусловно, более богатой и искусной школой игры, а также прикормленной и отборной, понимающей, разбирающейся публикой. Это гарантирует, прежде всего, качество мюзикла и лишает этот жанр возможности стать для традиционного репертуарного театра конкурентом-жупелом. Самый лучший способ нейтрализовать врага – заставить его работать на нас.

Половина успеха «Конька-Горбунка» – от художника Зиновия Марголина. И это то звено, которое соединяет мхатовский спектакль с «Норд-Остом», где Марголин точно так же предопределил удачу. Белорусский сценограф, давно работающий в России в оперном и драматическом театре, сегодня один из самых заметных творцов «большого стиля».

Марголин оперирует колоссальными объемами декораций, взламывает планшет сцены, заставляя работать все внутренние механизмы, использует глубину и высоту сцены, делая из декорации огромный, монументальный и в какие-то моменты по-голливудски монструозно-зловещий трансформер. Каждая сцена обряжена новым фокусом – фантазия художника неистощима и хулигански дерзка.

У Марголина в «Коньке-Горбунке» доминируют образы двуручных ножовок и спиленной древесины. Пилы работают в различных плоскостях, становясь, к примеру, крыльями самолета, на котором взвивают в небо Иван-дурак с Коньком, или же в другой сцене изящно имитируют волнение моря. Спиленное дерево в одном случае станет тем самым самолетом, а в другом спиленный полукруг с концентрическими годовыми кольцами сделается гигантским туловищем Чудо-рыбы, которая буквально прорвет изнутри девственный планшет мхатовской сцены.

Но самой яркой, магнетической сценой станет небесная – разговор Ивана-дурака с Солнцем и Месяцем. Небесные тела зависли где-то под колосниками, в глубине сцены, на высоте метров восемь от уровня подмостков, создавая эффект дивного парения на облачке.

В декорациях и костюмах – волшебная смесь древнеегипетской и ацтекской культур. Космические персонажи словно бы плывут по небосводу в месяцеобразной лодочке, сияя драгоценностями, парчой и золотыми браслетами. Девичья свита Солнца поблескивает брюликами и сучит ручками, изображая серебряное мерцание звезд. Солнце в головном уборе Кетцалькоатля (Павел Ващилин) улыбается смертоносной улыбкой Джоконды и разговаривает с Иваном в смешанном стиле снисхождения и едва ли не эротической заинтересованности.

Свита играет короля и не дает Солнцу увлечься молодым человеком до крайности, уводит раздухарившееся светило на рабочее место. Эта лучезарная космическая сценка оставляет ощущение полета, ее ироничность деликатна и возвышенна. Небесная сцена по своей красоте – какое-то рукотворное чудо театра.

Режиссура Евгения Писарева точна, современна, аттракциона и полна иронии (фото: ИТАР-ТАСС)

«Конек-Горбунок» – еще одна демонстрация свежих сил прекрасной мхатовской молодежи, и приведенной Олегом Табаковым, и еще чудом оставшейся от эпохи Олега Ефремова. Прежде всего это Эдуард Чекмазов, у которого после долгих-долгих лет ожидания появилась наконец одна из главных ролей. Его Спальник одет в черный комбинезон Мефистофеля с капюшоном на голове и длинными «ушами», которыми он кокетливо управляет, словно бы это были подвижные органы чувств злодея, локаторы его подлогов и наветов.

В обрамлении капюшона овал лица Спальника тут же лишается личностных примет и превращается в зловещую маску с грубыми, словно бы вырезанными ножом по дереву чертами. Спальник мефистофельского вида и темперамента – одновременно и политтехнолог при импотентном во всех отношениях Царе, и какое-то злое, словно бы укушенное, зараженное бешенством, дикое существо, находящееся в вечной подвижности, так, словно бы зудит и ноет его кожа под комбинезоном.

В суперподвижности Спальника заложена парадоксальная пластика «черного», потустороннего Арлекина – Арлекина, в котором пробуждается его дальний родственник – русский Черт.

Ирина Пегова в роли Царь-девицы – нежная, спокойная, уютная и по-хорошему провинциальная красота, которая раскрывается постепенно, как улыбка на лице скромницы, как полевой цветочек, смиренно ожидающий капельки росы, чтобы начать свой день. Пегова воплощает тот тип русской женщины, что живет в ожидании чуда, по скромности не замечая, что чудо живет в ней самой. Царь-девица – дочь Солнца, и смотрит на Ивана она точно тем же сладострастным взглядом, что и ее властный отец. Но взгляд этот до поры до времени потуплен и скрыт в полулукавой, скрытной, смущенной улыбочке.

Мягкость, деликатность, плавность Царь-девицы совершенно обезоруживают и делают спектакль МХТ десятикратно привлекательным. Этот пеговской тип «барышни-крестьянки», возникающий на месте властной Девицы, которой предстоит уничтожить Царя и водрузить на трон молодого и сметливого Ивана, вдруг неожиданно сообщает мхатовскому «Коньку-Горбунку» невероятную нежность и естественность, простодушность, бесхитростность.

От облика Ирины Пеговой веет добротой и скромностью, но и уверенностью в безусловном торжестве правды. Эта скромница умеет деликатно настоять на своем. Такой же, опять же в хорошем смысле «провинциальный», Иван-дурак Аркадия Киселева подыгрывает Царь-девице с блаженной улыбкой, действующей как его главное оружие, и авантюрной устремленностью к победе.

Особенно удались режиссеру Евгению Писареву массовые сцены. Совершенно блестящим, взрывным, бешеным фрагментом выглядит революционный танец убогого зачумленного народца, поселившегося на хребте Рыбы-Кита и не желающего съезжать оттуда по приказу Солнца. Завывая от негодования: «Я за рыбу хоть на дыбу – это родина моя!» – эти коренастые мужички танцуют агрессивный, милитаристский танец каких-то тупых, непроспавшихся, корявых паразитов, докучающих Рыбе и желающих и в дальнейшем использовать ее как жилплощадь.

В этом диком танце залихватски, захлебываясь от чувства владения собственным телом, солируют братья Панчики – Артем и Владимир, еще одно удивительное приобретение Олега Табакова в молодой части труппы МХТ. Хороша и пригожа «рыбная» подводная сцена, где кордебалет изображает субтильных рыбешек с засосанными внутрь губами и аморфной пластикой; здесь царят законы русского шансона с блатной свадьбой Ерша и Щуки.

А вот финал «Конька-Горбунка» кажется сомнительным, здесь МХТ явно не преминул сыграть на сиюминутности, пал жертвой политической конъюнктуры. В финале мхатовского спектакля Царь (еще одна замечательная роль Сергея Беляева), вопреки течению сказки Ершова, выходит в белой пижаме к царственной паре в момент триумфа Ивана и Царь-девицы.

Его речь оказывается политическим пророчеством: Царь предупреждает новых тиранов о том, что соблюдать баланс между справедливым управлением государством и властностью им придется самим и что путь к благосостоянию государства тернист и рискован. Царь предупреждает преемника об опасности эйфории и слагает с себя всю ответственность за дальнейший ход событий.

Сюжет, где сварившийся в кипятке и восставший из мертвых Царь разговаривает с Иваном-дураком как с преемником, тут же был воспринят как политически актуальный. Тут и, пожалуй, только тут можно упрекнуть команду МХТ в резком несоответствии замыслу Петра Ершова. Если внимательно прочесть сказку, то станет ясно, что именно Солнце осуждает неравный брак Царя и Царь-девицы и не допускает его.

С точки зрения русского Космоса, перед честным лицом Солнца Царь – это моральный преступник, возжелавший в столь преклонном возрасте тела молодой красавицы. Этот неравный брак, этот мезальянс – это то роковое желание Царя, за которое он и погибает от рук самого Космоса – хранителя справедливости. Дело о преемнике контролируется самим Небом, крайне оскорбленным дерзостью старика.

Поэтому финальный выход мертвеца к царственной семье – это то смягчение конфликта, то разжижение границ добра и зла, та излишняя и крайне неуместная доброта, которая несколько портит вполне состоявшийся спектакль. МХТ не смог избежать соблазна в своей самой заметной постановке последних лет особенно выделить финальную сцену в угоду политическому моменту. Хотя, с другой стороны, этот добрый, но слабовольный Царь, заботящийся о будущем своей страны, им же развращенной, – это какое-никакое, но оправдание за карикатурный образ Владимира Путина, явленный несколько лет назад в спектакле Кирилла Серебренникова «Лес».

Выходит, что не так уж и подцензурна ситуация в российской культуре, если театр с федеральным финансированием как хочет, так и вертит образом вождя нации.