В Кремль и на деревню

@ facebook.com/tatiana.shabaeva

28 июля 2016, 14:30 Мнение

В Кремль и на деревню

В современной России нет имени более знатного, чем «академик РАН». Сто лет назад в России вырезали старую аристократию. И теперь иного кандидата на вакантное место – кроме русских ученых – просто нет.

Татьяна Шабаева Татьяна Шабаева

журналист, переводчик

24 июля в «Коммерсанте» появилось письмо президенту РФ Путину, под которым подписалось около полутора сотен академиков, членов-корреспондентов и профессоров РАН.

Иного кандидата на вакантное место русской аристократии – кроме русских ученых – просто нет

В нем говорится, что три года реформ фундаментальной науки в России «не принесли никаких положительных результатов».

Перечисляются «падение авторитета науки в обществе, а российской науки – в мире, полное разрушение системы управления наукой, демотивация и деморализация активно работающих ученых, новая волна научной эмиграции, особенно среди молодежи, резкая активизация бюрократов и проходимцев от науки, подмена научных критериев оценки бессмысленной формалистикой, уменьшение доли качественных отечественных публикаций в мировой науке».

Авторы письма справедливо указывают, что наука – «одна из традиционных опор российской государственности». Соответственно, «высшее руководство страны» должно срочно принять меры к спасению отечественной науки.

Прежде всего – прекратить ставить ученых под административный надзор ФАНО (Федеральное агентство научных организаций), которое должно только обеспечивать хозчасть, а не руководить исследованиями, в которых оно ничего не понимает.

Пресс-секретарь Песков уже сказал, что хоть он не знает, получено ли письмо, но из прессы президент о нем проинформирован. Только ученые зря волнуются, потому что надзор организован по просьбе самих же (видимо, других) ученых. Что вполне может быть правдой – гармоничностью целеполагания ученая среда не отличается.

Для развития отечественной науки одной идеологии недостаточно (фото: Александр Кондратюк/РИА Новости)

Для развития отечественной науки одной идеологии недостаточно (фото: Александр Кондратюк/РИА Новости)

Таково отношение власти к проблеме сейчас. И было таким три года назад. И было таким раньше.

Принадлежа к числу очень немногих соотечественников, посещающих микроскопические протестные митинги, которые время от времени собирает ученая среда, я помню, что это уже было.

Разрушение системы управления. Демотивация и деморализация, массовая эмиграция. Подмена научных критериев формалистикой и уменьшение доли отечественных публикаций в мировой науке.

Все правда – и все было за годы до ФАНО.

Не буду про 90-е, когда для отечественных НИИ наступила полная свобода умирать. Кое-что было уже в СССР. Зарегулированность. Стремление государства диктовать направления научных исследований. И закрывать те, что казались неперспективными. И предпочитать закупаемые за границей образцы (плюс их усовершенствование) собственным оригинальным разработкам.

В сущности, сегодняшнее ФАНО – это фантазийное воспоминание российских чиновников о том, как было в СССР. Но только без главного: без Большой Цели.

Когда говорится о том, что наука – опора государственности, это истинная правда, но она должна учитывать природу конкретной государственности. Одно дело – сверхдержава, другое дело – независимое национальное государство, третье дело – криптоколония. Это все разные государственности, и разные у них опоры.

Там, где в СССР на первом месте был (не всегда, но иногда) результат – в РФ на первом месте контролируемость. Быть может, мы сейчас не имеем представления о том, каков должен быть результат.

Привязать науку к почве? В XXI веке? Разве это не дикость?

Именно это важно услышать от ученых: какого результата они желают. Потому что «мы хотим, чтобы нас оставили в покое и дали заниматься любимым делом» это не  результат. Так вообще бывает редко.

К примеру, профессор Стефан Коллини в книге «Зачем нужны университеты?» рассказывает, как британские университеты в 80-е годы покорно проглотили «чудовищное сокращение университетского финансирования».

«В 1988 году был принят «Большой закон об образовании», упразднявший Комитет по распределению субсидий университетам (UGC), на место которого ставились финансирующие организации, обязанные напрямую реализовывать стратегии сменявших друг друга правительств – в основном за счёт привязки субсидий к выполнению различных реформ или строго определённых целевых показателей».

Дальше Коллини разносит в прах эти целевые показатели – которые действительно во многом перекликаются с тем, что внедряется у нас сейчас.

Давайте говорить прямо. Нет сомнений, что большая часть российских ученых (негуманитариев – точно!) смогут обойтись без России.

В Москве в одной из лучших российских школ в вестибюле висит карта мира. На этой карте указано, где трудятся выпускники этой прекрасной школы. «Флажки» расставлены почти по всему свету. Но не по России.

Это, разумеется, не значит, что в России они не работают. Работают, еще как. Но это значит, что работа в России не воспринимается как нечто заслуживающее внимания.

Дальше. Нет сомнений, что если даже в России вообще не останется никакой собственной науки – для науки в мировом масштабе это не станет роковой утратой. Бывшие наши ученые переместятся куда-нибудь еще – и им будет неплохо, наверное.

Наконец, можно усомниться в том, что от отсутствия науки в России пострадает российский обыватель. Точнее, он, безусловно, пострадает – но, возможно, к тому времени уже не будет способен понять, от чего он страдает.

Итак, необходимость науки именно российской, именно в России – неочевидна. Ученые готовы объяснять ее, исходя из изменчивого параметра «государственности», но не из фундаментального параметра принадлежности этой земле и этому народу. Напротив: это было бы названо «пропагандой».

Мне приходилось читать множество российских гуманитарных научных исследований, авторы которых оговариваются, что они «сознательно избегают выражения своей гражданской позиции». Они считают, что это хорошо.

Почему я жду от ученых активности, которую не собирается проявлять ни власть, ни обыватель?

Быть может, кому-то станет яснее, если за простым примером я обращусь к популярному сериалу «Игра престолов». Хитроумный Варис объясняет, почему Тирион Ланнистер – «один из немногих людей, способных сделать этот мир лучше». Вот почему: «У него есть воля, разум, знатное имя».

В современной России нет имени более знатного, чем «академик РАН». Сто лет назад в России вырезали и вытурили старую аристократию – можно спорить, была она хороша или плоха, но для того, чтобы вырасти новой, в любом случае должно пройти несколько столетий.

Одно-два насыщенных событиями столетия, за которые мы бы сумели забыть происхождение «новых денег» и поверить, что «новым аристократам» может быть присуще понятие о чести.

Я думаю, что у нас – и у них – нет этого времени.

Место аристократии могла бы занять Русская православная церковь. И не заняла.

Иного кандидата на вакантное место русской аристократии – кроме русских ученых – просто нет.

Но для этого, помимо знатного имени и разума, нужна воля.

Есть ли смысл снова и снова жаловаться на условия, в которых приходится работать, отправляя письма творцу этих условий? Мне не удаётся увидеть в этом смысла. У творца есть собственное представление о результате, который его устраивает; есть, видимо, и те, кто готов ему в этом помогать. Или их закупят за границей.

Если у сотен российских ученых иное представление о реальности, то им стоит создать политическое движение и писать не в Кремль, а, условно, «на деревню». Снова и снова рассказывать аполитичным русским обывателям, почему их должна волновать такая вещь, как наука. И именно здесь, в России.

Привязать науку к почве? В XXI веке? Разве это не дикость?

Право, это зависит от угла зрения. Крупнейшие европейские музеи создавались не только для образования масс, но и в целях пропаганды национальной славы. Таким был Лувр в веке XIX, таким и сейчас является британский Музей науки.

А восточноевропейские государства после распада ОВД? Они основали свою идентичность на роли жертвы, сделав историю репрессий и оккупации опорой своего отношения к прошлому. Их новые национальные музеи наглядно и с пиететом отображают эту историю, представляя сопротивление насилию в качестве героических истоков зарождения нации.

И кто такой Михаил Грушевский? Разве не ученый? Да, и притом один из творцов украинской государственности, сделавший колоссальное – и успешное – усилие, чтобы оторвать малороссийское наречие от русского языка.

В те же годы (перед революцией) русский публицист Василий Голубев писал, оценивая российскую интеллигенцию: «общечеловеческие идеалы, общечеловеческие стремления были для нас гораздо важнее, чем собственное строительство».

Разумеется, для развития отечественной науки одной идеологии недостаточно – с этим даже спорить смешно. Но без неё непонятно: зачем вообще всё?

До 1949 года в Китае более 80% населения не умело читать, в сельских районах доля неграмотных была ещё выше. В 1952 году лишь половина китайских детей имела возможность посещать начальную школу.

Сегодня (а ведь был еще перерыв на «Культурную революцию»!) мы завидуем научно-техническому прогрессу Китая. Обманываем сами себя, что это какой-то небывалый «менталитет». Нет, это – плод нескольких десятилетий сознательного национального реванша.

В Финляндии, которую преподносят как пример «незарегулированности» образования (и это правда), тем не менее существует основополагающее понятие: финский путь. «Мы заимствуем не все, а лишь то, что считаем хорошим для финнов» – вот как это выглядит. Но любые разговоры о необходимости русского пути для России вязнут в баснословной «многонациональности».

Российская интеллигенция разговаривает на языке, понятном лишь посвященным, а ведь тот же Коллини писал: «Мы должны попытаться использовать более адекватный язык в публичном обсуждении, иначе все активно внедряемые официозные абстракции окончательно захватят наш мозг.

Одна из причин, почему эти меры не вызывают более заметного и громкого сопротивления, заключается в том, что за последние три десятилетия наша чувствительность была отбита распространением экономического официоза, всех этих разговоров об «удовлетворении пользователя», «рыночных силах», «подотчётности»...

Возможно, наши уши перестали слышать, насколько пустым и скользким является выражение «стандарты высококачественного исследования…»

И если сегодня в России на вопрос «хотели бы вы стать членом какой-либо политической партии или молодежной политической организации» положительно отвечают лишь 5% 25-летних – это катастрофа, но и возможность. Это та самая «деревня», до которой хорошо бы достучаться ученым – единственной русской аристократии.

..............