Не уходить далеко

@ из личного архива

3 мая 2016, 12:20 Мнение

Не уходить далеко

Все самые важные истины всегда самые простые, сколько ни юли и ни лепи из них куличиков в витиеватых формочках. Нужно просто слушать родителей. Помнить всех своих. И не уходить далеко.

Елена Кондратьева-Сальгеро Елена Кондратьева-Сальгеро

журналист (Франция), главный редактор парижского литературного альманаха «Глаголъ»

Когда мне было пять лет, меня впервые привезли на кладбище. И очень мне там не понравилось.

Совпадения еще и тем хороши, что удовлетворяют любопытство и дают надежду

Во-первых, потому что мне строго-настрого приказали ничего не трогать и никуда не ходить. Пришлось топтаться вокруг дедушкиной могилы, над которой копошились мама, папа и бабушка, разглядывать соседние надгробия и высматривать, не появится ли на мрачноватых аллеях еще какой-нибудь ребенок, с которым можно было бы поиграть.

И вот, изрядно отскучав и отходив кругами все близлежащие оградки, я обнаружила вещь неслыханную. Недалеко от дедушкиного изголовья, за серебристой решеткой, со светлого камня прямо на меня спокойно и серьезно смотрела маленькая девочка.

У девочки были короткие волосы, мягкий бант, старомодно элегантное платьице и такие же ботиночки, как на рисунках в книжке Агнии Барто.

Рядом с девочкой сидела и так же спокойно и серьезно смотрела на фотографа маленькая собачка.

Прямо под фотографией золотела недлинная надпись, начинавшаяся словом «Лена» и кончавшаяся цифрами 1957.

Читать я тогда уже умела, а считать не очень, поэтому прочитала имя, фразу «Cпи спокойно, наша дочь», посмотрела цифры, разделенные сухим тире, и в ужасе бросилась к своим за объяснениями.

Моя замечательно невесомая, светлая и уютная жизнь в одно мгновение ржаво лязгнула по чужой кладбищенской решетке и тяжело осела в недоумении.

#{image=1008012}До тех самых пор я комфортно витала в незыблемой уверенности, что кладбища существуют исключительно для стариков и старушек, ну еще, может быть, для чьих-нибудь дальних, опять же не молодых и никому особенно не интересных родственников, которых время от времени мамы и папы ездят хоронить.

Обнаружить, что такие же, как я сама, дети тоже могут внезапно куда-то исчезать навсегда, мне было не по силам, и я затребовала от взрослых компенсацию за моральный ущерб. 

Меня успокоили и мне объяснили. Мне рассказали (разумеется, отчаянно завирая наобум), что дети очень редко умирают, а девочка с моим именем – трагическое исключение: не послушалась, наверное, родителей, промочила ноги, сильно заболела – и вот... 

Если я всегда буду слушаться родителей, не уходить далеко одна и не шлепать по лужам – мне нечего бояться.

Одним словом, зализали осколочное ранение детской психики нещадным враньем. Но я, конечно, поверила и немножко успокоилась. Мне даже сообщили, посмотрев даты, что девочке тоже было ровно пять лет.

Кладбища с тех пор я невзлюбила надолго, утрамбовав это явление в одну неприятную категорию с рыбьим жиром и зубным врачом. Сопровождать родителей в подобные места на все последующие Пасхи я упорно отказывалась, они не настаивали, и так получилось, что у дедовой могилы я снова оказалась ровно сорок пять лет спустя, в апреле прошлого года.

Семейное надгробие к тому времени пополнилось двумя новыми надписями, и у новой чугунной решетки нас тоже осталось двое – мама и я. Когда мы закончили полную пасхальную уборку родового склепа, я напомнила маме, что где-то рядом должна быть могила маленькой девочки по имени Лена, умершей в пятилетнем возрасте. Мама удивилась, усомнилась и объявила, что мне приснилось.

Могилу я, конечно же, тут же нашла – и обнаружила, что, судя по вопиющей действительности, сюда уже целую вечность никто не приходил. Надгробие осело и треснуло в двух местах. Округлая маленькая фотография совершенно выцвела и стала неразличима. Калитка висела на одной ржавой петле и грузно рухнула, когда я попыталась ее открыть. Все вокруг было завалено многослойным ворохом прелых листьев и упавших веток.

А из едва виднеющегося из-под них холмика, прямо из самой его середины, вольно и гордо возносилось высоченное самопроросшее, слегка изящно изогнутое дерево. Судя по толщине ствола, никак не менее сорока пяти лет. Почки на нем еще не распустились, поэтому с уверенностью не скажу, но мне показалось, что это рябина.

Могилу эту я тогда расчистила, калитку обустроила, как можно ровнее и устойчивее. И уже год спустя пробиралась по знакомой аллее, всего несколько дней назад, с привычным намерением повидать и «почистить» своих и эту незнакомую маленькую Лену, родители которой, судя по датам, давно уже не могут сюда приходить.

Я вот тоже теперь пришла одна...

Над родной могилой пришлось задержаться, потому что, выгребая укрывшие ее за год листья, я обнаружила, что два чужих холмика, как раз по бокам, в последний раз видели родных не менее чем целую жизнь назад: имена и даты стерлись окончательно, от креста осталось только основание, витиеватое железо таблички рассыпалось в труху. Я думала о соседнем надгробии из черного гранита, с которого была безобразно сколота овальная фотография, лежавшая тут же, у решетки.

Bспомнила, что могила моего деда когда-то потерпела подобную попытку: по овальной фотографии был нанесен сильный удар, пробивший покрытие, но не сумевший его отколоть. Мне говорили, что некоторые «кладбищенские дельцы» таким образом проверяют, приходит ли еще кто-нибудь на могилу, или ее можно без особых трудностей снести и продать место захоронения новым владельцам.

Я еще много вспоминала и думала, пока разгребала ворохи листьев на соседних безымянных и «бесхозных» могилах, по-детски честно и чисто надеясь, что это хоть чуточку поможет продлить их существование на клочочках кладбищенской земли, даже если давно уже больше некому сюда приходить.

Я вспомнила, как мы в школьном детстве были бравыми «юннатами», организовывали «зеленые патрули» и бодро ходили по району, «спасая» от хулиганов поломанные деревья, устраивая кормушки птицам и расчищая скромные лужайки. Представила себе нечто вроде «кладбищенских тимуровцев», охраняющих от вандализма и «выселения» всеми забытых. Чуть не пустила слезу...

Но не пустила таки. Не успела: на «нашей» аллейке появилась незнакомая женщина средних лет и, к моему крайнему изумлению, уверенно пошла к тому самому холмику, из которого сорок пять лет назад проросло какое-то сильное и высокое дерево, похожее на рябину...

Никогда еще мне не доводилось сморозить такой глупости, как в момент, когда в ответ на ее улыбку голосом привередливой консьержки я спросила:

– Вы к Лене?!.

А она, похоже, никогда еще так не удивлялась...

Сейчас мне очень хочется пригласить всех вдариться в мистику и поверить, что, если не пожалеть внимания всеми забытому – о нем обязательно вспомнит кто-нибудь родной. Или просто – кто-нибудь еще.

Родители маленькой девочки с бантиком и собачкой умерли уже достаточно давно: мать ушла последней, семь лет назад. Но у девочки была сестра, родившаяся два года спустя после трагедии и в силу обстоятельств оказавшаяся в свое время не в состоянии ухаживать за ее могилой, которая простояла одинокой до того самого прошлого года, когда я окончательно сняла с петель чугунную калитку и выгребла наслоившееся прошлое вон.

И почему-то вдруг именно тогда эту женщину потянуло собраться и поехать наконец именно туда:

– Мы с дочерью пришли и поразились: все убрано, как будто кто-то был здесь прямо перед нами...

И почему-то год спустя эту женщину потянуло приехать туда же именно в день, когда из Франции туда приехала и я.

Есть в московской весне некая неуловимая хронометрами пора, когда в воздухе терпко пахнет тополиными почками и все совпадения особенно хороши.

Наша замечательная художница, иллюстратор нашего замечательного альманаха, в таких случаях творчески восклицает:

 – Пиши сценарий! Я нарисую!

Совпадения еще и тем хороши, что удовлетворяют любопытство и дают надежду. Мы, конечно же, поговорили, и я, конечно же, спросила то, о чем и не чаяла когда-нибудь узнать.

А когда узнала, еще раз убедилась, что все самые важные истины всегда самые простые, сколько ни юли и ни лепи из них куличиков в витиеватых формочках.

Был сильно дождливый день. Она, на даче, во всю свою пятилетнюю прыть, радостно шлепала по лужам и промочила ноги. Боялась, что будут ругать. Залезла под крыльцо на веранде и просидела там, скрючившись, долго-долго... Полиомиелит – до сих пор страшный диагноз.

Я давно уже знаю, сколько детских имен и фотографий совсем молодых людей заставляют горбить плечи и сжимать зубы всех лично не причастных, проходящих по кладбищенским аллеям.

Но я тоже говорю своим детям, отчаянно завирая наобум, что молодые умирают редко. Нужно просто слушать родителей. Помнить всех своих. И не уходить далеко.

..............