«Сто лет после детства»

@ из личного архива

27 февраля 2013, 10:20 Мнение

«Сто лет после детства»

Хотите ребенка, выросшего среди нормального, а не гипертрофированного уровня защищенности, создайте внешнюю по отношению к семье среду, в которую ребенка можно будет отпустить без зашкаливающего страха. Нам нужна санация внешней среды.

Егор Холмогоров Егор Холмогоров

Публицист

Необходимо понимать, что современное детство – не столько биологическая категория, сколько социальное изобретение. «Пайдейя» древних греков что в спартанском военном, что в афинском культурном варианте была общественным, политическим институтом подготовки новых граждан. Ребенок был не ребенком, а личинкой гражданина.

Умерло не только социальное государство, умерло и то соседское сообщество, которое осуществляет надзор

У средневековья вообще детства не было. Его точно не было как достоинства – только как недостаток. Детство и семейная педагогика – завоевание Европы XVIII века. Стоит адресовать всех, кто этим интересуется, к работе Филиппа Арьеса «Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке» и к первым главам прекрасной книги Пьера Шоню «Цивилизация Просвещения». В эту эпоху люди стали реже умирать. Стали реже умирать, потому что господин интендант именем короля запретил им умирать. Государство той эпохи впервые осознало население как ресурс и ввело строгие меры против эпидемий и старалось предотвращать голод. Результатом стал демографический взрыв в Европе, навсегда изменивший лицо человечества, запустивший маховик прогресса.

Поскольку увеличилась продолжительность жизни, снизилась детская смертность. Именно тогда, с одной стороны, стали элементарно рентабельны усилия по образованию и воспитанию детей. До того момента «никто не хотел инвестировать в смерть», как выражается Шоню. А тут появился шанс инвестировать в жизнь, в будущее ребенка.

Современная мать ожидает, что дочь закроет ей глаза. Мать в эпоху «биологического старого порядка» переживала большинство своих детей. Чрезмерная привязанность к существу, которое, скорее всего, умрет раньше тебя, просто психологически невыносима, и известная отстраненность в восприятии ребенка была нормальной защитной реакцией перед лицом смерти.

С другой стороны, в XVIII веке увеличилась продолжительность жизни взрослых. Впервые в европейской истории появился отец как социальная роль. До того отца в известном нам смысле не существовало. Европейцы средневековья и раннего нового времени создатели той социальной модели, по которой мы, хотим не хотим, живем поздно женились и рано умирали. Брак заключался в районе 30. Чаще всего старший сын видел своего отца в гробу в 1012 лет, а младший еще в пеленках. Для передачи межпоколенческого опыта существовал патриарх, старший мужчина семьи, единственный выживший в мире рано умирающих мужчин и женщин. Так же как отец был, по сути, не отцом, а патриархом, так же и семья была не семьей, а родом конгломератом выживших. То, в каком родстве находились эти выжившие, определялось практически случайной выборкой лотереи смерти. Например – прадед, бабка, тётя и её муж.

Увеличение продолжительности жизни впервые явило фигуру Отца 45-летнего мужчины, который учит 15-летнего мальчика тому, что узнал к своему возрасту зрелости (а к 45 он знает уже немало и о жизни, и о своей профессии).

Рядом с ним появилась мать еще не состарившаяся женщина, которая начинает находить в ребенке (живом и имеющем шанс пережить её) радость и развлечение от многотрудных хозяйственных забот. А свергнутый со своего трона патриарх превращается в безобидного доброго дедушку, соучастника мальчишеских проказ, а его жена в добрую бабушку, поверенную девочковых тайн.

Инфантилизация общества, начавшаяся с 18 века, это естественный продукт увеличения продолжительности жизни. Это следствие прекращения лотереи смерти, это результат налаживания правильной смены поколений, при которой почти все родители имеют биологическую возможность воспитывать почти всех своих детей, а почти все дети хоронят почти всех родителей (иногда будучи сами уже стариками), а никак не наоборот. И, по-моему, та «инфантильность», в которой мы иногда упрекаем наше общество, не такая уж высокая плата за жизнь.

Инфантильность» нашей цивилизации рискует вновь смениться ранним взрослением и ранней смертью

В современной России тема защиты детства стала столь актуальна потому, что за порогом квартиры для ребенка начинается территория ужаса таков, по крайней мере, взгляд многих родителей. И я не могу назвать его всегда необоснованным.

Проблема в том, что за 1990-е 2000-е исчезла та макросоциальная инфраструктура, которая обеспечивала защиту ребенка в целом. Раньше ребенок мог расти дома, в школе или на улице. Сейчас улица и двор как система социализации просто умерли. Сейчас, как показала чудовищная история Василисы Галицыной, – это зона смерти. Сейчас улица – это место, где ездит существо по имени Фаррух Ташбаев, который в социальной сети ВКонтакте мечтает замучить человека. И ни один проходящий мимо не задается вопросом: а что вообще делает девочка в машине у этого мужика? Вопрос, который должен бы появиться первым.

В свои 7 лет я без проблем добирался до школы через три перекрестка и две остановки троллейбуса. Сегодня я паникую при мысли, что может быть некому забрать ребенка из школы через два дома. Сейчас улица это угроза: насилия, убийства, наркотиков и т.д. и никаких защитных клапанов в виде хотя бы всемогущих в нашем детстве бабок у подъезда нет. Социальный распад достиг той степени, что на взрослого из одного подъезда, который поздоровается в лифте с ребенком, наверное, в ужасе посмотрят как на потенциального педофила (и не то чтобы будут совсем неправы – недоверие расползается потому, что распространяется питательная почва для недоверия). Умерло не только социальное государство, умерло и то соседское сообщество, которое осуществляет надзор за своими и чужими тоже своими, просто в более широком смысле детьми.

Пока на улице твоего ребенка ждут Ташбаевы и Кувалдины, пока ты знаешь о десятках нераскрытых убийств детей и школьников, ты не отпустишь ребенка одного дальше двора, да и во двор будешь выглядывать каждые пять минут. Во двор тоже не отпустишь – там будет дворник, который, если твой ребенок кинет в него снежком, в ответ запустит лопатой и сломает ему челюсть. А потом вся Сеть дружно будет восторгаться: «Поделом получил, маленький ублюдок!».

Школа как инструмент социализации тоже практически умерла. Её образовательная функция значительно деградирует. А её социализирующая функция это функция рынка социальных статусов. Дети ходят в школу, чтобы похвастаться новым айфоном или планшетником. Не так давно мне пришлось объяснять семилетней дочери, почему я не покупаю ей айфон и почему я категорически против того, чтобы ей его дарила бабушка. Разговор был трудный на час. «Меня дразнят. Говорят, что я бедная, раз я без телефона». Еще раз – 1-й класс. Семилетние дети, не все из которых умели до школы писать, уже конкурируют гаджетами и считают гаджет мерой человека. Я, конечно, ответил, что в нашей консервативной семье гаджетомания не в моде и что лучше девочке гордиться своими книгами, своими знаниями или (встревоженный разум пытается найти хоть какую-то зацепку в этой консьюмеристской логике), на худой конец, тем, что каждый её венский сарафан, в которых она ходит в школу, стоит как два гаджета. Но убедил ли до конца или просто надавил родительским авторитетом не знаю.

За порогом квартиры для современного ребенка зачастую начинается море ужаса. От этого ужаса его следует защитить. А других инструментов защиты, кроме семьи, сегодня не существует. Сама семья тоже неблагополучна, но тут-то это неблагополучие традиционно, и пьющие или мордобойные семьи вряд ли сильно изменились за прошедшие 30 лет. Кузьмина как раз явление не новое, а вполне традиционное. И попытка, столь позорно провалившаяся, сделать из неё знамя борьбы с отбором детей – это откровенная провокация и ничего более. Дело не в том, что иногда у ребенка нет опоры в семье – это боль и трагедия, дело в том, что теперь вне семьи у ребенка опоры нет и быть не может.

Отсюда и острота восприятия ювенальной юстиции. Фактически она воспринимается как атака на последнюю крепость, последнюю защиту, которая осталась у становящегося человека. Внешний мир, государство, которые по факту сложили с себя ответственность за ребенка и за его будущее, растоптали институционализацию детства (хорошую ли, плохую), имевшуюся в советский период. А теперь, взвалив сто процентов реальной ответственности за ребенка на семью, то есть существенно увеличив её нагрузку, которая и без того выросла в связи с рыночными реалиями, государство лезет поучать семью, что она «не справляется».

Хотите ребенка, выросшего среди нормального, а не гипертрофированного уровня защищенности, создайте внешнюю по отношению к семье среду, в которую ребенка можно будет отпустить без зашкаливающего страха. Нам нужна санация внешней среды. Милиционеры и просто граждане, которые, увидев ребенка в машине у странного субъекта, изъявят как минимум серьезное беспокойство. Дворники, которые если дворовый хулиган кинул в них снежком, возьмут за шкирку и отведут его к маме, в крайнем случае к участковому, а не будут метать в него лопатой к восторгу офисного планктона. Но поймите, ни один нормальный родитель не выкинет ребенка во внешний мир, если в этом мире зашкаливающий уровень угрозы.

Уровень угрозы действительно высок и в Сети. И ребенка там подстерегает немало опасностей. Сошлюсь опять же на свой опыт, когда твой ребенок вылезает в интернет, чтобы поискать на Ютубе «Смешариков», начинает экспериментировать с поисковиками, а в итоге натыкается на всю ту грязь, которую на папу вылили моральные уроды с Луркмора, это очень плохо. Хотя, с другой стороны, это значит, что получается ранняя прививка против подобной пакости. Но тут нужно действовать с рассуждением. Наш Левиафан устроен так, что при демонстрации ему обрезка ногтя с хрустом откусывает руку до локтя. Поэтому в случае Сети в каждом конкретном случае нужно соразмерение получаемого от той или иной цензурной меры блага и проистекающего из неё зла.

Но Сеть – это действительно потом. Внешний мир, и тому есть множество примеров, куда опасней сетевого, и закрывать на это глаза невозможно. Шпенглер предсказывал некогда Закат Европы. Европа дожила в итоге до своего Содома, но не до заката. Зато её цивилизация просвещения успешно закатилась у нас. Все чаще и чаще матери и отцы хоронят своих детей. Все чаще ребенком занимаются не отец и мать, а «выжившие» члены семьи. Тот ход смены поколений, который был следствием победы над биологическим старым порядком в XVIII веке, похоже, грозит нарушиться. И тогда растянутая «инфантильность» нашей цивилизации рискует вновь смениться ранним взрослением и ранней смертью. Детство окажется прекрасным сном, сказкой из далекого прошлого.

..............