Сегодня приходится слышать разные версии: кто-то считает, что кластер – дитя инновационной экономики, кто-то берет за точку отсчета середину ХХ века. В действительности этому термину, в его нынешнем понимании, около 150–200 лет. В частности, этот феномен – концентрации предприятий одного вида деятельности на компактной территории – назвал кластером немецкий экономист Альфред Вебер. И до него называли. Сложно отследить, кто первый ввел этот термин, смысл которого – сгусток, концентрация. В начале ХХ века вышел целый ряд серьезных исследований, посвященных этой проблеме: как нужно обустраивать территорию, какое обустройство помогает экономическому развитию, а какое мешает. В этих работах появилась типология территориальной и пространственной организации, где обозначен и такой тип, как кластер.
Человечество всегда понимало, вернее – отмечало, что деятельность «выбирает» место
Я недавно на лекции сказал, что Силиконовая долина была заложена в 1870 году. И все очень удивились, стали шушукаться, что Щедровицкий ошибся, наверное, на 100 лет. А я имел в виду историю формирования этого места и Западного побережья в целом, в развитии Соединенных Штатов. Человечество всегда понимало, вернее отмечало, что деятельность «выбирает» место. Поэтому корни понятия «кластер» уходят глубоко – в тот самый период, когда общество перешло на новый, по сравнению с про-требительским, этап своего развития. «Про-требление» – термин американского социолога Элвина Тофлера, буквально обозначающий «уклад из рук в рот».
Вспомните какую-нибудь деревню IХ века. Чем заняты люди? Одним: что-то вырастить или поймать, чтобы съесть. Потребляется все, что производится, а производится только то, что можно потребить. Никакой продуктивности сельского хозяйства, позволяющей избавить кого-то от необходимости заниматься выращиванием или «поимкой» продовольствия. А, следовательно, нет тех, кто специализировался бы на производстве утвари – самых первых ремеслах. Просто жена или бабка параллельно с приготовлением еды делает горшки.
Затем появляются простейшие формы разделения труда: общество уже настолько богато, что может позволить себе специализировать деятельность по производству продовольствия и освободить от этого занятия других. Новая группа людей начинает специализированно делать что-то другое – появляются ремёсла. Как это происходит? Сначала отдельный ремесленник в этой деревне делает что-то, на чем он специализировался, и передает своему ребенку или подмастерью этот навык. Потом начинается обмен опытом уже между ними. Появляются целые деревни, занимающиеся чем-то конкретным: деревня кузнецов, деревня бочкарей. Или деревня фарфора или шелка в средневековой Японии. В России, кстати, шел тот же самый процесс.
Вот такая деревня и есть прародитель кластера. Определенная территория начинает специализироваться на определенном виде продукта. В первую очередь, это связано с природными факторами: глиняную посуду делают там, где есть глина. Или, например, вас же не удивляет, что виноделием занимаются в Бордо? Это кластер. Природные предпосылки, безусловно, влияют на тип специализации. Потом этот тип специализации закрепляется через систему непосредственного простого воспроизводства – от отца к сыну. А ремесло – это капитал, и инструменты, которые дед и отец копили в течение всей своей жизни, передаются по наследству.
Позже, через 300–400 лет, начинают складываться группы специализированных предприятий. Например, в Толедо занимаются производством холодного оружия – делают самые лучшие в Европе клинки – и навык передается. Это и есть центр компетенции. Не нужно придумывать, что это понятие возникло сейчас. Само слово – может быть. А в сущностных вещах, в общем-то, ничего не меняется.
Почему эта модель – кластер – работает? Почему концентрация однотипных производств в одном месте дает экономический эффект?
Да потому что есть возможность разделения труда. Вот представьте себе простую ситуацию: есть десять однотипных производств, и у каждого – какой-то свой технологический цикл: операция А, В, С... И вот какой-то один передел, который в силу технологической цепочки обязателен, делается либо раз в год, либо один час в день. Выкинуть его нельзя, а производить невыгодно. А тот, кто этим занимается, должен на что-то жить – значит, вы вынуждены постоянно платить ему зарплату.
И в тот момент, когда однотипные производства, расположенные рядом, видя это, осознают проблему, возникает простая мысль: а почему бы не взять из пяти цепочек этот передел и не объединить его в одно предприятие, которое будет обслуживать их всех, но делать это лучше? Ведь если у меня каким-то видом деятельности занимается один человек один час в день, я не могу развивать этот вид деятельности и бороться за качество. А когда кто-то говорит: «Давайте я у вас у всех заберу этот передел и внутри него добьюсь большей производительности», получается эффект. Это же решение! Вот он, эффект кластера.
Обратите внимание, территориальная близость здесь очень важна: люди должны увидеть проблемы друг друга, договориться, а кроме того, они должны доверять тому, кто взял у них что-то на «аутсорсинг», соответственно, они должны знать его лично. А основавший новое производство должен гарантировать, что будет делать лучше и дешевле. И вот этот эффект – дальнейшего углубления кооперации и специализации – начинает работать в близких территориальных образованиях. Поэтому компактность – это не только проблема логистики, это проблема коммуникации: глаза в глаза, а не по переписке.
Разделение труда – это фундамент. Везде в мире. А мы отстаем по глубине разделения труда на много десятков лет. И по большому счету в России сегодня нет кластеров. Старые – деревни, специализировавшиеся на чем-то одном – мы благополучно развалили, а нового ничего не построили. Строили только однотипные предприятия в советские годы – территориально-промышленные комплексы (ТПК).
А в мире тем временем, в 30–40-е годы, началось осмысление феномена кластера: какая структура у него должна быть, чтобы он мог приспосабливаться к экономическим циклам и переживать кризисы.
Поэтому на Западе сегодня уже создается второе поколение кластеров, в которые «вмонтированы» «предохранители» против экономических кризисов. Мы же перенять этот западный опыт пока не можем, потому что у нас нет ни одного человека, который понимал бы, что там происходит. Страна была закрыта 70 лет, а Запад рассуждает о кластерах больше века. Наша проблема заключается в том, что надо погрузиться в общее поле коммуникации и опыта, а сделать это пока не получается, так как мы годами шли своим путем.
Специально для газеты ВЗГЛЯД
