«Я не страдаю ханжеством»

Европейская премьера балета Бориса Эйфмана состоится только весной – в рамках Открытого фестиваля «Черешневый лес». Накануне мировой премьеры балета «Роден» Борис Эйфман рассказал газете ВЗГЛЯД, как создавался новый спектакль.

Нарушение запретов, преодоление устоев – неотъемлемая часть творческого процесса

ВЗГЛЯД: Борис Яковлевич, что послужило отправной точкой появления идеи и постановки балета о Родене?

Борис Эйфман: Импульсом стало знакомство с биографией гениального скульптора, трагической историей его взаимоотношений со своей ученицей и возлюбленной Камиллой Клодель. Это удивительный, уникальный сюжет, наполненной страстью, ненавистью, парением и падением в бездну. История колоссальной жертвы, принесенной во имя творческого бессмертия. Многие годы Клодель была рядом с Роденом, дарила ему свое любовное чувство и бесценную творческую энергию, помогала скульптору открывать новые глубины его могучего дара. И параллельно сама становилась большим мастером. Известно высказывание Родена о Камилле: «Я показал ей, где искать золото, но золото, которое она находит, – ее». Потом наступил разрыв – и полный крах всех надежд Клодель на счастливое женское и творческое будущее. Она сошла с ума, провела остаток дней в сумасшедшем доме. Целых 30 лет оставалась погребенной заживо... Личности этих художников, драмы, наполнявшие их земное существование, вдохновили меня на сочинение балета «Роден» – спектакля о той немыслимой цене, которую платят гении за обретение бессмертия.

ВЗГЛЯД: Скульптура все-таки статична. Как она превращается в движение и танец?

Б.Э.: В работах Родена и Клодель скрыта фантастическая динамика, стремительное движение – мысли, чувств, человеческого тела. На содержательном уровне это отнюдь не статика, потому что всякая неподвижность мертва и пуста. А скульптуры французских мастеров насыщены энергией созидания, развития, борьбы. Для меня было важным по-новому взглянуть на стихию человеческих страстей, которую столь гениально отразили и исследовали Роден и Камилла в своих творениях.

ВЗГЛЯД: Балет по мотивам французской скульптуры сопровождает музыка только французских композиторов. Это был принципиальный подход?

Б.Э.: Я ничего не делаю специально. Не следую никаким искусственным системам и алгоритмам. Идеи сами приходят ко мне. И если музыка по-настоящему увлекает, вдохновляет меня, значит, я буду работать именно с ней, не обращая внимания на какие-либо совпадения. Новый балет поставлен на музыку Массне, Сен-Санса, Равеля, живших во второй половине XIX – начале XX века. Их творения во многом определяли эстетический, духовный облик эпохи Родена и Клодель. И скульптуры этих мастеров, если угодно, на генетическом уровне созвучны той музыке, которая использована в балете. Думаю, именно подобная стилистическая близость позволила Сен-Сансу и прочим стать подлинными соавторами моего нового спектакля.

В спектакле «Роден» применен прием оживающей скульптуры, давно известный балетному миру (фото: Александр Кузнецов)

ВЗГЛЯД: Как актеры готовились к спектаклю? Входило ли в их репетиции обязательное знакомство с творчеством Родена? Кто исполняет главные роли и что было самым трудным в работе над образами?

Б.Э.: Главные партии в спектакле исполняют наши ведущие солисты – Олег Габышев, Анастасия Ситникова, Нина Змиевец. Считаю, что они проявили полную самоотдачу и качественно освоили тот непростой хореографический материал, который им был предложен. Наверное, главной трудностью для них было то, как совместить в одном образе две глобальные стихии, две ипостаси личностей Родена и Клодель. Первая – окрыленный страстью, влюбленный человек. Вторая – сложная, разрываемая противоречиями и сомнениями творческая натура. Разумеется, и наши солисты, и артисты кордебалета знакомились с работами Родена и Клодель, читали биографические материалы, изучали альбомы. Мой рабочий кабинет на протяжении последних полутора лет буквально завален информацией о скульпторах, поэтому недостатка в сведениях не было.

ВЗГЛЯД: И Клодель, и Роден были художниками. Это осложняет любовные отношения или наоборот? Вы верите в возможность супружеских и одновременно творческих союзов?

Б.Э.: Творческий союз одновременно обогащал и отравлял связь Родена и Клодель. Безудержное стремление Камиллы отдать себя всю без остатка, принести в жертву свою молодость, сердце, силу собственного дара, в конце концов, надломило ее психику, зародило сильнейшее чувство творческой ревности. Но если не обращаться к прошлому, то могу привести и более светлые примеры. Моя жена, народная артистка России Валентина Морозова, в прошлом была солисткой нашего театра, а сейчас работает педагогом-репетитором. Поэтому могу с уверенностью сказать, что творческий союз отнюдь не обязательно ведет к разрушению семейной и любовной гармонии.

ВЗГЛЯД: Могут ли такие разрушительные чувства, как ненависть, ревность, зависть, подталкивать творческий процесс, или они уничтожают его?

Б.Э.: Та ревность, которая отравляла отношения Родена и Клодель, не делала их счастливее как простых смертных. Но в то же самое время это жгучее чувство – как и испытываемые любовные терзания – стало мощнейшим созидательным импульсом для них как для художников. Достаточно вспомнить те бессмертные работы Клодель, в которых отражены ее переживания по поводу краха отношений с Роденом – «Зрелый возраст», «Клото»...

На эту тему
• Не смотри назад с тоскою
• Тайные мучения страстей
• Премьеры Начо Дуато: испанская прививка в русскую душу
• Волочкова рассказала, как её преследовал олигарх
• Огонь и дым
• Стравинский-trip

ВЗГЛЯД: В ваших балетах любовь – это всегда «поединок роковой». Гармония невозможна в принципе или она невозможна в искусстве?

Б.Э.: Любовная гармония – наверное, высшая награда, посылаемая человеку небесами. Она возможна и в жизни, и тем более в искусстве, но путь к ней необычайно тернист. Я не коллекционирую истории о разбитых сердцах и изломанных судьбах. Трагические истории любви, возникающие в моих спектаклях, – это не упоение страданием, а попытка проникнуть в тайны эмоционального и психического мира человека, изучить его на примере самых ярких и неистовых чувств. Такова моя творческая природа.

ВЗГЛЯД: Роденовские скульптуры чрезвычайно эротичны – станет ли это одной из ваших тем балета?

Б.Э.: Эротизм никогда не являлся для меня ни самоцелью, ни инструментом пиара. Я делаю только то, что созвучно моей творческой натуре. Если вижу историю человеческой страсти, которая может быть поведана с помощью языка танца, то стремлюсь полностью погрузиться в эту эмоционально-чувственную стихию.

Действительно, творчество Родена и Клодель эротично, чувственно насыщенно и даже провокационно для своего времени... Как, собственно, и отношения между ними. И эта грань нашла свое отражение в балете. Мне не хотелось ничего выхолащивать, идти на полумеры и компромиссы.

ВЗГЛЯД: Как вы относитесь к тому, что в современном балете на сцене часто появляются обнаженные танцоры? Есть ли для вас недопустимые на сцене вещи? Или в творчестве позволено все?

Б.Э.: Я не страдаю ханжеством. Нарушение запретов, преодоление устоев – неотъемлемая часть творческого процесса. И когда на смелые эстетические шаги идет действительно талантливый человек, происходит художественное развитие. А вот если эпатаж совершается ради самого эпатажа, начинаются застой и упадок. Настоящему художнику должна быть присуща полная творческая свобода. Все допустимые ограничители в данном случае прекрасно известны, причем давно – на протяжении многих веков. Это десять заповедей.

ВЗГЛЯД: Идея творческого безумия стала в ваших балетах одной из ведущих. Действительно ли это так? Что есть безумие в вашем понимании?

Я стремлюсь к тому, чтобы традиции русского психологического театра жили и развивались бы не только на драматической сцене, но и в балете

Б.Э.: Очень сложный вопрос. Безумие может быть лишь клеймом, которое костное жестокое общество ставит на всех, кто хоть сколько-нибудь выделяется из общей массы, выходит за грань. Безумен ли, скажем, мой Дон Кихот, грезящий о солнечной Испании и стремящийся принести людям красоту и гармонию? И безумен ли заточенный в дом скорби Мастер из моего балета по роману Булгакова? Или же они объявлены умалишенными отщепенцами лишь потому, что их непохожесть, духовная непокорность пугает остальных? Безумие также может быть истинным, когда несчастный погружается в вечный мрак, теряет связь с миром. В этом случае оно – печальный итог земных страданий человека, оказавшихся непосильным бременем. Именно такой была участь великой балерины Ольги Спесивцевой, судьбе которой посвящен балет «Красная Жизель», и Камиллы Клодель.

ВЗГЛЯД: Когда-то балетные фантазии по мотивам роденовских скульптур создал хореограф Леонид Якобсон. Повлиял ли этот балет на ваше творчество?

Б.Э.: Разумеется, я помню хореографические миниатюры, посвященные Родену. Но при всем уважении к великому хореографу, моему учителю, не могу сказать, что эта работа самым существенным образом повлияла на процесс создания спектакля. Ведь оживающая скульптура – прием, известный балетному миру уже на протяжении многих веков. Мы пошли дальше и создали особую, принципиально новую пластическую и эмоциональную стихию, навеянную как творчеством Родена и Клодель, так и историей их жизни.

ВЗГЛЯД: Ваши впечатления от последних гастролей балета? Какие из спектаклей труппы вызвали наиболее сильный отклик?

Б.Э.: В августе и сентябре у театра были замечательные гастроли в Словении, Финляндии, Израиле со спектаклями «Карамазовы», «Я – Дон Кихот», «Онегин». Везде нашу труппу очень хорошо принимали, поэтому выделить какое-то отдельное выступление сложно. Вообще, тот восторженный прием зрителей, который неизменно сопровождает наши гастроли, доказывает, что театр выбрал правильный путь – создание нового, оригинального балетного репертуара России.

ВЗГЛЯД: Как вы оцениваете на сегодняшний день свою труппу?

Б.Э.: Считаю, что у нас собраны очень яркие, талантливые артисты. Не каждый готов танцевать репертуар нашего театра, кардинальным образом отличающийся от всего, что исполняется в России. Более того, наших артистов отличает не только высокое исполнительское мастерство и разносторонность техники, но и драматическая одаренность, позволяющая соединять психологический балетный театр с dance theater.

ВЗГЛЯД: В поисках современного балетного языка вы делаете акцент на психологической, драматической или технической стороне танца?

Б.Э.: Всю свою творческую жизнь я занимаюсь созданием философски наполненных психологических балетных спектаклей с сильным драматургическим фундаментом. Я стремлюсь к тому, чтобы традиции русского психологического театра жили и развивались бы не только на драматической сцене, но и в балете. Именно в этом моя главная творческая миссия. Поэтому нашим спектаклям присущи и серьезная драматургия, и психологизм. Техника в данном случае, можно сказать, вторична, потому что она – лишь средство решения эстетических задач. Я никогда не был привязан к какой-то одной стилистике. Но хочу подчеркнуть, что форма танца и есть выражение его содержания.

ВЗГЛЯД: Скоро ли ждать появления постоянной сцены Театра Бориса Эйфмана? Будет ли это Дворец балета? О каком вы мечтаете и каким реально складывается его проект и осуществление? Насколько ваше мнение здесь имеет вес?

Б.Э.: Я хочу, чтобы в стенах Дворца помимо трех основных трупп – нашего театра, труппы, исполняющей классический репертуар, и коллектива авангардно-экспериментальной направленности – работали молодые хореографы, любители фольклорной хореографии, уличные танцоры – все те энтузиасты, которые не мыслят свою жизнь без Терпсихоры.

Разумеется, я принимаю участие в совершенствовании архитектурного проекта, ведь сама идея создания этого театрального комплекса выстрадана мною за годы скитания с труппой по спортивным залам. Верю, что Дворец танца станет одним из мировых центров балетной жизни.