Ольга Андреева Ольга Андреева Почему на месте большой литературы обнаружилась дыра

Отменив попечение культуры, мы передали ее в руки собственных идеологических и геополитических противников. Неудивительно, что к началу СВО на месте «большой» русской литературы обнаружилась зияющая дыра.

10 комментариев
Дмитрий Губин Дмитрий Губин Что такое геноцид по-украински

Из всех национальных групп, находящихся на территории Украины, самоорганизовываться запрещено только русским. Им также отказано в праве попасть в список «коренных народов». Это и есть тот самый нацизм, ради искоренения которого и была начата российская спецоперация на Украине.

5 комментариев
Геворг Мирзаян Геворг Мирзаян Вопрос о смертной казни должен решаться на холодную голову

На первый взгляд, аргументы противников возвращения смертной казни выглядят бледно по отношению к справедливой ярости в отношении террористов, расстрелявших мирных людей в «Крокусе».

15 комментариев
25 августа 2014, 10:10 • Авторские колонки

Егор Холмогоров: Про Красную Шапочку

Егор Холмогоров: Про Красную Шапочку

Сказка «Красная Шапочка» посвящена свободе дорог. И я полагаю, что в Русском мире, в подлинном русском национальном государстве, нет и не может быть границ между донецкой бабушкой и московской внучкой.

Как и у всякого человека моего поколения, Красная Шапочка ассоциируется у меня с Яной Поплавской, размахивающей полупустой корзинкой и задорно поющей:

– А-а-а, в Африке горы вот такой вышины!

Красная Шапочка – это образ того мелкого обывателя – крестьянина, горожанина, торговца, который хотел бы благодаря свободе передвижения и хорошим дорогам подняться над своей локальностью

В отличие от прекрасного «Буратино», фильм «Про Красную Шапочку» был невероятно мутным, и мне не хватило терпения досмотреть его до конца. В моем сознании он все время путался с «Рыжий, честный, влюбленный».

Но в этом фильме было одно несомненное достоинство – это исключительные песни. Особенно мне нравилась песня, направленная против социального расизма богачей, с удивительной пронзительностью показывающая полную беспомощность изолированного индивида (недавно, в предшествующем этой песенке диалоге, я обнаружил еще и отсылку к современным майданным скачкам:

– Прыгай!

– Ни за что! Никто не прыгает в доме и не пачкает полы мелом. Попробуй потом отмой!

– Никто на помощь не придет, ни дров не раздобудет, никто не сварит ничего ни на каком огне

– А я пойду топор найду...

– И что же дальше будет? Ты размахнешься по сосне, а трахнешь по ноге!

Как бы богат, знатен, влиятелен не был человек – его богатство, знатность и влияние базируются на согласии и поддержке огромного числа людей, составляющих вместе общество. Без общественной поддержки ни богатство, ни влияние не имеют значения. Одинокий индивид будет ничтожен даже на груде золота.

Именно поэтому так абсурден социальный расизм богатых в отношении бедных. Богатый воображает себя «наиболее приспособленным» в борьбе за существование.

В то время как для индивидуальной жизни на необитаемом острове он наименее приспособлен. Вся приспособленность богатого – это умение ставить себе на службу бедных. И богач, мечтающий о том, чтобы все бедные куда-то исчезли, просто дурак – ибо он мечтает о мире, в котором он не будет богатым. Впрочем, об этом я подробнее писал в эссе «Зачем плодить нищету», где впервые и процитировал эту песенку.

Но вернемся к самой Красной Шапочке. Для меня эта сказка, прежде всего, об отсутствии национального государства и проистекающих из этого отсутствия бедах и трудностях. Читателю такой взгляд может показаться смешным, и он решит, что Холмогоров притянет национализм ко всему.

Но давайте вспомним сюжет этой сказки. Начиналась она как классическая архаическая история о каннибализме и сексуальном насилии. Волк не съедал бабушку, а готовил из ее мяса и крови кушанье, которое и предлагал Шапочке, та его вкушала, затем ложилась к волку в постель, и становилась его жертвой (как можно предположить, сперва сексуальной, а затем каннибалистической).

Шарль Перро убрал неприличный для цивилизованного человека XVII века каннибалистический мотив, заменив его образом волка-соблазнителя. По сути, сказка стала воспитательной историей об обращении юных дев с укладывающими их в постель назойливыми ухажерами и предупреждением против излишней доверчивости.

Братья Гримм, в духе пуританского XIX века, убрали и интенсивные сексуальные коннотации Перро, добавив оптимистический, в духе века прогресса, финал – дровосеки убивают волка и возвращают в мир и бабушку, и Красную Шапочку.

Как видим, этот сюжет легко поддается трансформации и подчисткам, оставаясь практически неизменным. Различается даже состав еды, которую несет с собой Шапочка, – где-то рыбу, где-то головку молодого сыра, где – тот самый пирожок, скорее всего, киш, и горшочек масла. Но тот мотив, который в любом случае останется инвариантом, – и будет главным, – это мотив небезопасной дороги.

Волк представляет собой образ разбойника, угрожающего путнику на лесных дорогах средневековой Европы. Впрочем, почему обязательно разбойника? До XVIII века волк сам по себе был реальной угрозой на дорогах Франции.

Кадр из телефильма

Кадр из телефильма "Про Красную Шапочку" (фото: Беларусьфильм)

Мне вспоминается фильм «Чудо волков» с Жаном Маре, в котором добродетельную аристократку, спешащую спасти короля, защищает от злых посланцев герцога бургундского стая волков, буквально растерзавшая отряд солдат. Запустение Европы в XIV‒XV веках после Черной Смерти максимально способствовало «чудесам волков». Дадим слово Фернану Броделю:

«Повсеместное распространение волков, озабоченность, которую они вызывают, делают охоту на них показателем «здоровья» деревень и даже городов, свидетельством минувших добрых лет. Как только ослабевает внимание к борьбе с ними, при экономическом спаде, при суровой зиме, волки делаются многочисленными.

В 1420 г. стаи волков проникают в Париж через бреши в крепостных стенах или через плохо охраняемые ворота; а в сентябре 1438 г. они снова тут как тут и нападают на людей – на сей раз за пределами города, между Монмартром и Сент-Антуанскими воротами. В 1640 г., переправившись через реку Ду возле городских мельниц, волки появились в Безансоне и «поедали детей на улицах». Учрежденные Франциском I около 1520 г. «великие егермейстеры» устраивают большие облавы, к которым привлекают сеньоров и обитателей деревень; так было еще в 1765 г. в Жеводане, где «опустошения, причиняемые волками, породили легенду о существовании какого-то чудовищного зверя».

В 1779 году один француз писал: «Кажется, что во Франции пытаются уничтожить самый вид волков, как сделали это более шестисот лет назад в Англии; но нелегко изловить их в такой обширной и столь открытой со всех сторон стране, как наша, хотя это и оказалось осуществимо на острове вроде Великобритании».

Мир Средневековья – это мир разделенных фрагментированных пространств и небезопасных дорог, на которых ждут разбойники и волки. Рихер Реймсский (Х век) в четвертой книге своей истории, перемежая автобиографическим рассказом описание перипетий борьбы Капетингов с Каролингами, рассказывает как о выдающемся, полном ужасов и приключений событии о своем путешествии из Реймса в Шартр (расстояние, которое сейчас покрываешь за три часа, даже с учетом запутанных вечно ремонтируемых французских дорог и необходимости проехать участок по отвратительному парижскому Boulevard Périphérique).

Путешествие это было полно тревог, блужданий, мук и ужасов, хотя без встречи с разбойниками и волками, по счастью, обошлось. Примечателен также повод, который побудил Рихера отвлечься от спокойной жизни в своем монастыре, ‒ он хотел прочесть «Афоризмы» Гиппократа, которых не было в его обители, зато они имелись у клириков в Шартре.

Нация – это дорога. Нация – это свобода дорог.

Нация – это свобода дорог

Национальные государства Европы начинали строиться именно с обеспечения свободы прохода и проезда. И Франция была просто образчиком преобразования дороги в нацию.

Уже Людовик Толстый в XII веке начал войну с баронами Иль Де Франса, грабившими проезжавших путников и купцов, – он осаждал и сносил их замки, пока все пространство еще небольшого королевского домена не стало безопасным. Постепенно ареал королевской дороги расширялся, власть королевских наместников, а затем введенных Ришелье интендантов, делала дорогу все безопаснее и безопаснее.

В третьей четверти XVIII века наступает перелом, связанный с великой организационно-транспортной революцией. В другой своей книге – «Что такое Франция» – Бродель приводит характерную карту – скорость перемещения по шоссейным дорогам Франции при помощи дилижансов и почтовых карет.

В 1765 году путь от Парижа до Тулузы занимает 16 суток, до Марселя – 12 (направление Париж ‒ Лион, как видим, является привилегированным). А уже в 1780 году королевские дилижансы по отличным королевским дорогам, так удивлявшим своим качеством и своей пустынностью Артура Юнга, доносят парижанина и в Марсель, и в Тулузу всего за восемь суток.

Характерно, что достигнуто это было безо всякой технологической революции, без усовершенствования транспорта, без введения железа и пара – одной лишь рациональной организацией дела. В 1785 году знаменитый экономист-физиократ Тюрго, ненадолго ставший главой французского правительства, создал Управление дилижансов и почтовых контор.

И пространство Франции ужалось вдвое – такова была сильная сторона просвещенческого рационализма, заслуженно ругаемого нами теперь за атеизм и вольтерьянство.

Этот разрыв между 1765 и 1780 годом – это грань двух эпох и двух реальностей, в одной из которых юг Франции терроризировал загадочный «жеводанский зверь» (1764–1767) – вспомним еще один плохой фильм: «Братство волка», а в другой звери перестали представлять какую-либо опасность, зато чрезвычайно опасны для жизни и головы стали люди с идеями.

Неслучайно, что вскоре после транспортной революции над Францией раздается клич «Vive la Nation!». Кричат, кстати сказать, люди в красных шапочках – знаменитых фригийских колпаках санкюлотов. Неслучайно и то, что сопротивляющиеся этому кличу с кличем «Pour Dieu et le Roi» шуаны поднимают свое восстание именно там, куда королевские дороги дотянуться не смогли.

Свобода дорог создает единство нации. Разрывы в дорожной сети разрушают ее. Красная Шапочка – это образ того мелкого обывателя – крестьянина, горожанина, торговца, который хотел бы благодаря свободе передвижения и хорошим дорогам подняться над своей локальностью. Если угодно, и «в Африку прийти» (любопытно, что одно из реальных воплощений волка – «жеводанский зверь», напротив, приходит из Африки – скорее всего, это была гиена, прирученная прожившим много лет среди берберов Антуаном Шастелем).

Но сказочный Волк – отнюдь не африканец, напротив, это образ той локальной хтонической силы, которая связывает свободу перемещения, делает лес непроезжим, а потому вынуждает каждое следующее поколение повторять судьбу предыдущего.

Волк неслучайно в первоначальной версии сказки вынуждает внучку пожрать свою бабушку – это своеобразная метафора бесконечно вращения и самовоспроизведения поколений. Пожирая бабушку, внучка сама становится бабушкой, и дурная бесконечность «биологического старого порядка» (вновь к месту вспомним Броделя) продолжается.

Нация или феодальная раздробленность, надлокальность или провинциализм, модернизация или ancient regime – вот метасюжет «Красной Шапочки».

Если вы сомневаетесь и хотите в этом убедиться – отправляйтесь сейчас на Восточную Украину, туда, где единая нация расколота по той простой причине, что единства ее никогда и не существовало. Попробуйте передвигаться по разбитым дорогам от блокпоста к блокпосту.

На каждом из этих блокпостов с вас возьмут не меньше 500 евро за пропуск дальше. Моим знакомым эвакуация внучкой бабушки и брата призывного возраста встала в 6 тыс. евро.

Если вы не готовы на столь рискованный эксперимент, то просто вспомните о существовании в южном Подмосковье самого абсурдного из российских шоссе – Симферопольского. У этой трассы есть начало, есть завершение в Крыму, но нет середины.

Точнее, она физически существует, но является непроезжей. Хотя и с состоянием дороги там не все, конечно, гладко. Предчувствие беды накрыло меня в 2010 году и не обмануло. Тогда мы возвращались по Симферопольскому шоссе из Крыма, где прятались от знаменитых лесных пожаров.

И участок от Днепропетровска до Харькова представлял страшное и абсурдное зрелище. Там не расширяли, а сужали полосу. Большие стойки зеленых указателей (столь редких на территории бывшего СССР) контрастировали с гораздо более узким, чем их размах, полотном. Сужение дороги было страшным свидетельством накрывавшей Украину локальности и провинциализма.

И вот – если у нас есть разрубленное шоссе, то у Украины – разбитые дороги и страшное пространство-воронка, из которого нет выхода, которое распадается и рассекается блокпостами, но из которого, несмотря ни на что, любым возможным способом пытаются вырваться люди, потому что иначе они обречены на смерть – либо от рук карателей, обстреливающих жилые дома, либо в форме карателя, если не успеешь бежать от мобилизации.

А то ли еще будет с наступлением зимы. «Земля близко» – как справедливо заметил Сократ нашего времени Виталий Кличко.

Но у меня есть мечта. Я надеюсь, что однажды каждая девочка в красной шапочке, зайдя в чудесный петербургский «Штолле» за отличным пирогом с крольчатиной (московские клоны этого заведения, увы, безобразны), каждый юноша в краповом берете, заглянув в Смоленске в великолепный «Самовар» за пирогом с творогом, да, наконец, я, прихватив с собой по дюжине пирожков с ягнятиной из «Пушкина» и с олениной из «Турандота», могли бы отправиться к бабушке на Донбасс, не повстречав по дороге ни волков, ни блокпостов, ни границ.

Угостив бабушку вкуснейшим пирожком, мы могли бы усадить ее в машину и столь же свободно отправиться с нею на Новоазовск (на окраинах которого ополчение уже начало бои за освобождение), потом на Мариуполь (освобождение которого тоже не за горами), а оттуда в Крым. Ведь в Русском мире, в подлинном русском национальном государстве, нет и не может быть границ между донецкой бабушкой и московской внучкой.

Нация – это свобода дорог.

..............