Дмитрий Соколов-Митрич: Муравейник все чувствует

У муравья вообще много поводов для того, чтобы смотреть на человека сверху вниз. Муравейник патологически трудолюбив, скромен и высочайше организован. Муравейники иногда достигают миллионов особей, но над землей торчит лишь небольшой холмик: высотой своих сооружений эти насекомые не меряются. Муравьиная царица умопомрачительно целомудренна: она только один раз вступает в половую связь, а потом рожает всю оставшуюся жизнь, экономно расходуя полученную во время брачного полета сперму, – десять, пятнадцать, двадцать лет. Каждый муравей (точнее, муравьиха, потому что муравейник – это бабье царство) служит всеобщему делу, его карьера предопределена: молодые ухаживают за самкой и расплодом, находясь в самом сердце муравейника. Потом их переводят в фуражиры или солдаты, бросая на самые дальние рубежи контролируемой семьей территории. Затем всю оставшуюся жизнь муравей по роду своей деятельности снова приближается к гнезду. Остатки дней престарелые насекомые проводят сторожами или чистильщиками помещений. И вся эта муравьиная дисциплина железобетонна, в ней нет ни малейших признаков демократии. Тоталитаризм муравейника настолько совершенен, что некоторые ученые даже предполагали, что его надо рассматривать как единый живой организм, в котором отдельная особь – это нечто вроде руки или ноги, не имеющей биологической самостоятельности.

Даже если отрубится Интернет, взорвется Останкино и встанут все типографии страны – от нас ничего невозможно скрыть

Но иногда, очень редко, с муравейником происходит вот что. К царице приходят рабочие особи и безжалостно ее убивают. А на место свергнутой власти приходит новая – одна из рабочих самок, которая сбрасывает с себя обет безбрачия. Причем во время этого «дворцового переворота» осведомленность о происходящем демонстрирует весь муравейник. Жизнь в нем ненадолго замирает, все особи до единой явно в курсе перемен.

Но как такое может быть? Ученые много лет наблюдали за поведением муравьев, но визуальных признаков внутреннего общения обнаружили немного: постукивание передними лапками по голове товарища («Дай пожрать!») – вот, собственно, и все. Некоторые виды муравьев еще издают стрекочущие звуки – но их явно недостаточно для  оповещения миллионов своих собратьев.

И вот тут мы снова возвращаемся к нашему рыжему лесному муравью, который улыбается нам своей снисходительной муравьиной улыбкой: «Чувак, да ты чего – и вправду не знаешь, что такое трофаллаксис?!»

Трофаллаксис – это вот что. Это когда сообщество живых организмов знает о себе все без всякого общения. Это некая безошибочная коллективная интуиция, самоинформирующий социальный механизм, который невозможно уничтожить никакими политическими усилиями. Это когда муравейник все чувствует, и ничего ты с этим не поделаешь.

#{best_opinions}Муравейник поглощает информацию в прямом смысле этого слова – он ее ест. Вместе с пищей, которой муравьи обмениваются между собой, они передают друг другу феромоны: феро – нести, омон – побуждать, вызывать. Это такая секреция, которую вырабатывают некоторые живые существа для обеспечения химической коммуникации в рамках одного вида. Желудок у муравьев тоже коллективный. По первому требованию одна особь отрыгивает пищу и кормит ею другую. Вместе с ней она передает ключевую информацию о состоянии всего муравейника, которую царица спускает сверху вниз при помощи своих феромонов, попадающих в общую «информационную среду» во время кормления ею личинок.

Врать биология еще не научилась. Как только верховная самка слабеет, это тут же становится известно всему муравейнику. И запретить экстремистские речи муравьиная власть не в силах. Это человек может назвать правду кривдой и карать за неблагонамеренные слова и даже мысли. В случае с муравьями правда – это продукт питания. Если бы муравьиная царица могла запретить всем своим подданным знать правду, то весь муравейник просто в тот же день умер бы от голода.

Лет десять  назад, когда я еще не интересовался муравьями и понятия не имел, что такое трофаллаксис, я как-то раз имел сеанс общения с одним старым тюремным надзирателем. Он незадолго до этого вышел на пенсию и чувствовал себя как человек, который только что освободился: «Чем мы отличаемся от наших подопечных? – шутил надзиратель. – Только тем, что они сидят в тюрьме по приговору, а мы сидим в тюрьме по договору».

Так вот – этот древний, как его профессия, старик гнал мне тогда шнягу про шестьдесят шестое чувство у осужденных.

– Я тебе клянусь, летом 1991 года они знали, что произойдет революция! – говорил мне отставной тюремщик абсолютно на трезвую голову. – Осужденные стали борзеть, они стали чаще болеть, даже те, кому по УДО недолго оставалось, начали вести себя как конченые рецидивисты.

Как только верховная самка слабеет, это тут же становится известно всему муравейнику. И запретить экстремистские речи муравьиная власть не в силах

– Ну, тогда всем было уже понятно, что чего-то такое произойдет. Наверное, телевизора просто насмотрелись, вот и зашелестели.

– Да какого телевизора!? Это же колония строгого режима, 1991 год. У нас и прессу-то получить можно было не всякую. И воры в нашей колонии власти вообще не имели. Я тебе правду говорю – они знали, они чувствовали.

Не знаю, стоит ли верить старику, но иногда мне и самому кажется, что с тех пор как человек доверил процесс коммуникации наскальным рисункам, графическим знакам, битам и байтам, он  утратил другие, более надежные формы общения – что-то вроде муравьиного трофаллаксиса. Но утратил не до конца. Иначе что мы имеем в виду, когда говорим «идея носится в воздухе», «как-то все не так...», «задницей чую – грядут большие перемены!»?

Вот и сейчас. Вроде в стране налицо критическая масса благополучия. Даже в самых нищих регионах уже совсем не та нищета, которая была 10–15 лет назад. Поголовье автомобилей увеличивается, средний размер взятки растет, ВВП, Олимпиада, Сколково, чемпионат мира по футболу. Живи и работай, хорошая жизнь!

Но травит, травит наши организмы какой-то проклятый феромон – неведомый, но действующий безотказно. В 90-е не травил, а теперь – травит. Все, кто хоть немного политически задумчив, от миллиардера до пенсионера, уже в курсе, что страна идет куда-то не туда и долго это «хорошо» не продержится, обязательно скоро будет плохо.

Лично у меня это чувство формируется даже не в голове. Оно зарождается где-то в нижней части живота, потом поднимается все выше, создает в желудке ощущение какой-то отравленности, потом проходит через сердце, поднимается по горлу и окончательно оформляется в виде отчетливого ощущения тошноты. Кстати, вот еще некоторые выражения из тех времен, когда люди общались не словами, а едой: «я сыт всем этим по горло!», «мне от всего этого уже блевать хочется!». Кто знает, может, именно чувство страшной тошноты гонит муравьев в логово царицы менять власть. Поменяли – и все, отпустило, начал действовать новый феромон, свежий и сильный.

Вот только не надо опровергать мою теорию человеческого трофаллаксиса с научных позиций. Я ее не утверждаю, я ее всего лишь подозреваю. И я обращаюсь к тем, кто там, наверху, уже второе десятилетие что-то рожает. Имейте в виду мое скромное ненаучное наблюдение: МУРАВЕЙНИК ВСЕ ЧУВСТВУЕТ. Даже человеческий. Абсолютно все и всегда. Даже если отрубится Интернет, взорвется Останкино и встанут все типографии страны – от нас ничего невозможно скрыть. Мы едим одну пищу, пьем одну воду, дышим одним воздухом и все про все знаем. У нас есть вселенская воздушно-капиллярная правда. И еще у нас есть ОНО – чувство тошноты, самое страшное на земле оружие.

ПРИМЕЧАНИЕ: Газета ВЗГЛЯД поддерживает эксперимент автора этой колонки и публикует его реквизиты для добровольных пожертвований от читателей, которые полагают, что авторы интересных текстов должны получать гонорар непосредственно от них: Яндекс.Деньги: 41001798223563 \ Webmoney: R105682585907 \ Moneybookers: dvmitrich@yandex.ru