Игорь Манцов: В защиту идеализма

Разухабистый комментарий тележурналиста: «Действительно ли дедовщины станет теперь меньше – узнаем через 12 месяцев!»

Есть в этом комментарии не только подлость, но и типичность. Некоторые сословные группы совершенно не подотчетны общеупотребительным законам и установлениям. При этом именно они обладают правом на публичную речь. И эта самая речь с пугающей регулярностью сигнализирует о том, что у нас как минимум два общества, две страны.

Фразочка тележурналиста свидетельствует, что ни он сам, ни его ближайшее окружение нашей проблемной армией не тяготятся. Есть дедовщина или ее уже нет – покажут опыты на тех, кто социально не защищен и кому отмазаться не удалось. Выползут через 12 месяцев – дедовщины нет. Выползет не каждый – культурный фон благоприятнее не стал, козел-генерал соврал, а им, любимым, наблюдателям, при любом раскладе интересненько.

Именно те, кто всё-таки пойдет служить, воспринимаются в качестве абсолютно чужих, едва ли не насекомых

Вот именно те, кто всё-таки пойдет служить, воспринимаются в качестве абсолютно чужих, едва ли не насекомых.

Помнится, читал в книжечке Виталия Найшуля: «Вот Ходорковский. Для многих это не свой человек сидит в тюрьме, а другой сидит. Понимаете? И не я произнес эту фразу о том, что это непрекращающаяся гражданская война».

Найшуль мечтает, чтобы «безмолвствующее большинство» наконец-то Ходорковскому посочувствовало. Но массы, в свою очередь, желают, чтобы так называемая элита всерьез сочувствовала насмерть забитым в казармах солдатикам-простолюдинам – их сыновьям, внукам и братьям.

Всерьез – это чтобы как минимум не глумилась, не хохмила, подобно отмеченному мной тележурналисту.

Вопрос с нашей старинной гражданской войной закрывать, конечно, нужно. Хорошо бы при этом не забывать о современности, адекватно ее оценивая.

По иронии судьбы вслед за армейским репортажем углядел отчет о театральном фестивале «Авиньон–2008», куда, между прочим, ни одного российского спектакля так и не отобрали. Понравилось, что в начале некоей топовой постановки режиссер-итальянец подвергает себя добровольному истязанию: на него набрасываются три ужасающих кобеля, три собаки Баскервилей, и принимаются рвать за руки, за ноги. Хорошо что режиссер предусмотрительно надевает теплую шубу и плотные шаровары. Однако собаки изрядно таскают его по авансцене и, думаю, где-то что-то надкусывают всё равно.

Вот это правильно, и это по-европейски: не глумеж над малоуспешными ближними, но – добровольное самоуничижение где-то за территорией символического. Задумался: а кого из наших главрежей можно вообразить в подобной роли? Понял, что никого. Наверное, поэтому наших в Европу и не зовут.

Армейский сюжет актуализировал так называемую гипотезу Сепира-Уорфа. Лингвист Эдуард Сепир начал первым: «То, что именуют «реальным миром», в значительной степени бессознательно строится на основе языковых норм данной группы». Для начала следовало бы задуматься, чью точку зрения выражает само понятие «дедовщина». Разве «дед» – не горделивое самоназвание старослужащего агрессора? Но тогда выходит, что борьба именно с «дедовщиной» – дело бесперспективное. Ставить кошмар под сомнение, пользуясь базовой терминологией вершителей кошмара, как минимум неумно.

Для начала нужно «дедовщину» переименовать. Всего-навсего. Например, в «садизм» – или же подумайте на досуге самостоятельно. «Неуставные взаимоотношения» – еще безнадежнее, нежели «дедовщина», – смех. Однако страна по-прежнему поклоняется марксизму-ленинизму и не может уверовать в то, что так называемый «базис» – ничто в сравнении с так называемой «надстройкой».

Радикальный последователь Сепира Бенджамен Л. Уорф поначалу работал не в языкознании, а в… обществе страхования от огня: «В мои задачи входил анализ сотен докладов об обстоятельствах, приведших к возникновению пожара или взрыва. Я фиксировал чисто физические причины, такие как неисправная проводка, наличие или отсутствие воздушного пространства между дымоходами и деревянными частями здания и т. п., а результаты обследования описывал в соответствующих терминах. При этом я не ставил перед собой никакой другой задачи. Но с течением времени стало ясно, что не только сами по себе эти причины, но и обозначение их было иногда тем фактором, который через поведение людей являлся причиной пожара…»

Уорф приводит множество восхитительных примеров. Положим, около склада так называемых gasoline drums («бензиновых цистерн») люди ведут себя соответствующим образом, т. е. с большой осторожностью; в то же время рядом со складом с названием empty gasoline drums («пустые бензиновые цистерны») люди ведут себя иначе: недостаточно осторожно, курят и даже бросают окурки. Однако эти «пустые» цистерны могут быть более опасными, так как в них содержатся взрывчатые испарения. Неосторожное поведение людей и сопутствующие катастрофы обусловлены тут чисто лингвистическими факторами.

Всё это интересно и само по себе. Но моя цель – в очередной раз указать на то, что некритическое заимствование то ли российских дореволюционных, а то ли более поздних западных понятийных конструктов провоцирует неадекватные поведенческие стратегии миллионов и миллионов наших сограждан, сверху донизу.

А еще теория Сепира-Уорфа удачно срифмовалась со сценкой, которую месяц назад пришлось наблюдать в тульском парке культуры и отдыха. Неподалеку от меня тусовались старшеклассники, видимо, загулявшие сразу после очередного экзамена. Девочки и мальчики разговаривали между собой на английском. Похоже, это для них обычное дело, так они практикуются.

Вот образцовый концепт для актуальной кинокартины: некий школьный класс в своем внутреннем общении полностью переходит на английский. При этом реплики учеников, обращенные друг к другу, переводятся посредством субтитров. Своего рода эмиграция. Своего рода «другие». Остраннение.

Кроме прочего, старшеклассники комментируют на английском и окружающих «русскоязычных», и «понаехавших» кавказцев со среднеазиатами, и попытки вмешательства. Совсем скоро манеры, привычки, социальный и даже антропологический статус новоявленных «англичан» претерпевают радикальные изменения. В зависимости от жанра, бюджета и прочих возможностей замысел может мутировать в диапазоне от антиутопии до комедии нравов.

Должно же появиться хотя бы одно кино на тему отечественной современности! Спертый ворованный воздух, а тем паче высосанные из пальца инфантильные фантазии – поднадоели.

Кстати, об англичанах. Прочитал занятный роман Джулиана Барнса «Артур и Джордж», где писатель Конан Дойль действует подобно своему знаменитому персонажу Шерлоку Холмсу. Особенно занятным показалось описание судебного процесса: сбор улик, схватка прокурора с адвокатами, верю – не верю и т. п. Англичане очень чувствительны к словам: борьба за реальность ведется посредством борьбы за лингвистические оттенки.

Обвиняемый Джордж, на свою беду, проживает невдалеке от места преступления. В его сарае полицейские находят «влажное пальто», именно так записывают в протокол утреннего осмотра. «Влажное» пальто ничего не доказывает, ибо сарай воздухопроницаем, а отчетной ночью имела место не одна только роса, но еще и изрядный дождь.

К удивлению обвиняемого, на суде вместо словечка «влажное» звучит словечко «мокрое», что радикально меняет ситуацию, по умолчанию доказывая факт ночной прогулки Джорджа непосредственно под дождем…

К сожалению, наша теперешняя культура за редчайшими исключениями, вроде без малого гениального жанровика Акунина, в тонкости и детали не вникает.

А ведь пресловутая «мелочь» на входе – дает на выходе колоссальную разницу. Язык управляет судьбами, да.

Скоро манеры, привычки, новоявленных «англичан» претерпевают радикальные изменения (фото: sxc.hu)

…Пару лет назад я восторженно писал о картине Пола Хэггиса «Crash», закономерно получившей «Оскара» за лучшее кино года. В 2007-м Хэггис родил новый опус, кажется, прошедший у нас весьма незаметно, что жаль. В фильме «In the Valley of Elah» Томми Ли Джонс играет ветерана вьетнамской войны Хэнка Дирфилда. На первый взгляд, сюжет невыразительный, на второй – выдающийся.

Хэнк – это нечто абсолютно серьезное. Он не потерпит, чтобы государственный флаг Соединенных Штатов висел на флагштоке у невнимательного соседа кверху тормашками. Для него святы такие понятия, как Родина, боевое братство и мужество. Обоих своих сыновей он тоже определил в армию. Первый погиб во время прыжка еще десять лет назад. Второй отвоевал свое в Ираке и только что вернулся в часть, расположенную на территории США. Однако сразу же по возвращении на родину парень тоже погибает. Но не на учениях, а в каком-то мутном конфликте: то ли из-за наркоты, а то ли из-за стриптизерш, которых навещал регулярно, вместе с товарищами по службе.

Отец пытается выяснить истину. Ему помогает детектив Эмили Сандерс в исполнении Шарлиз Терон. С каждым новым днем выводы следствия становятся всё более неутешительными. Под матрацем у парня найдено нечто из наркоманского арсенала. Тело сына было многократно исколото ножом, а потом разрублено на куски и неудачно сожжено, так что фактически нечего показать умирающей от горя матери (актриса Сюзан Сарандон), нечего похоронить.

Жена Хэнка ярится, обвиняя вояку-мужа в том, что он не оставил ей никакого утешения, отправив в армию обоих сыновей и по сути погубив их. Наконец выясняется, что сына убил на глазах и при участии боевых товарищей один из соратников по иракской кампании. Ехали с безобразной пьяной вечеринки, оставив позади стриптизерш, в поиске проституток. Банальная ругня – неадекватное развитие событий, смерть.

Потом фронтовые друзья в едином порыве расчленяли и сжигали тело. Потом врали свято верящему во фронтовые идеалы отцу Хэнку.

Дальше – больше. Хэнк находит записанные на камеру мобильника бесчинства сына и сослуживцев в Ираке: наркотики, пытка живой силы противника.

Наконец, выясняется, что сын Хэнка сбил ни в чём не повинного иракского мальчика, который случайно играл на дороге и был ошибочно принят американцами за провокатора, вознамерившегося остановить колонну, дабы ее в упор расстреляли моджахеды.

Короче, Пол Хэггис методично подвергает испытанию идеалы старины Хэнка. Неправедная, по мнению многих, война, с которой возвращаются нравственные калеки и которую ведет родное государство. Еще более родной сын – развратник и убийца. Его товарищи – даже хуже, ибо, кроме всего прочего, лицемерно лгут.

Факты вопиют против убеждений Хэнка Дирфилда. Однако Хэнк непреклонен. Томми Ли Джонс блестяще играет Человека Веры.

Крайне важен эпизод, когда Хэнк помогает уснуть малолетнему сыну Эмили Сандерс, судя по всему, матери-одиночки. Хэнк не знает сказок и не желает читать их по книжке. Он рассказывает мальчику историю Давида и Голиафа. Голиаф был огромен, силен и нагл. У Голиафа были надежные доспехи и сопровождавший его оруженосец. Давид услышал бахвальство Голиафа совершенно случайно и, вооружившись только пятью камешками и пращой, вышел на поединок, победил…

Хочу в очередной раз обратить внимание на то, насколько тонко работают американцы с грубым жизненным материалом. Рассказ Хэнка о противостоянии Давида и Голиафа приведен мной фактически полностью. Однако достаточно обратиться к исходному тексту, чтобы убедиться: Хэнк не сказал мальчику самое существенное. Ведь отправляясь на бой, Давид был уверен, что победа добывается «не мечом и копьем», но – Верой.

Хэнк не формулирует это, ибо Вера имманентна его душе. Он не может отделить ее от себя, объективировать. Хэнк целиком состоит из Веры, и базовый мотив, определивший героическое поведение Давида, доигрывается поведением самого Хэнка.

Как и всегда в американском кино, система двойников. Мы уже слышали проклятия жены Хэнка, у которой муж будто бы отнял сыновей, определив их по военной части. С этой самой женой соотносится мать-одиночка Эмили Сандерс, которая не может избавить своего сына от ночных страхов и которая с восхищением принимает помощь Хэнка, рассказавшего ее ребенку про воинский подвиг. Но если вдуматься, патологический Воин Хэнк сделал с ее мальчиком то же самое, что и со своими, уже погибшими сыновьями – соблазнил героикой.

Характерно, что Эмили считает схватку Давида и Голиафа легендарной. Хэнк удивлен: для него это абсолютно реальная и вдобавок актуальная история.

Итак, реализм против идеализма. «Делай что должно и будь что будет». По-настоящему серьезная работа Пола Хэггиса, обеспеченная, впрочем, еще и коллективным бессознательным американцев.

Серьезный российский исследователь обмолвился: «Опыт американского кино, открывшего архаические слои сознания и использовавшего их в кинематографической картине мира, поучителен… Ведь тип личности в XXI веке приходит из глубокой истории, и очевидно, что он является носителем архаического сознания» (Н. А. Хренов).

В заключение припомню недавний 85-летний юбилей актера Михаила Пуговкина. Этот человек тоже пришел к нам из глубокой истории. Подумать только, он снимался еще в гениальной «Свадьбе» с Эрастом Гариным! Пуговкин нравился мне и раньше. Поэтому я внимательно отследил все его юбилейные интервью. В одном из них артист коротко, но тяжело выдохнул: «С тех пор, как церковную службу стали показывать по телевизору, я начал испытывать какие-то тяжелые новые чувства. Захожу в Храм, и у меня холодеет спина».

Пуговкин смиренно и осторожно попытался сказать, что превращать таинство в представление – негоже. Возможно ли сегодня прекращение трансляций? Навряд ли. Но говорить, что в процессе телетрансляции праздничной службы идеализм приносится в жертву проклятому реализму, периодически следует. Чтобы помнили.

Спасибо Михаилу Пуговкину еще и за это.