Михаил Бударагин: Вернуть будущее

Мы уже все по тысяче раз слышали и о советской колбасе, и о послесоветских джинсах, и о том, кто, когда и сколько раз ходил в театр или стоял в очереди за дефицитной «стенкой». Между посещениями театра, разумеется. С мыслями о Гамлете.

Лагеря сторонников и противников всего советского (намеренно опустим приходящее на ум словечко «совок» – оставим обзывательства для виртуальных песочниц) можно легко идентифицировать по основным сюжетным ходам. Настолько легко, что даже неловко: взрослые, казалось бы, люди, могли придумать что-нибудь и пооригинальнее.

Если история нас чему-то учит, то только тому, что завтра никогда не похоже на вчера

Адепты 60–80-х (люди, заставшие хотя бы 50-е, не говоря уж о более ранних временах, в дискуссиях обычно не участвуют) настаивают на дешевизне всего и бесплатности многого. К бесплатности при некотором желании можно подверстать даже изобилие, хотя изобилие сегодня воспринимается совсем иначе, нежели в те же 50-е, когда слишком много еще было тех, кто помнил, как и чем они питались во время Великой Отечественной. Сегодня же «образцово советскими» полагаются, без сомнения, 70–80-е, когда и с продуктами было не так катастрофично, и многие участники споров были молоды и полны сил. 90-м сторонниками советского предъявляются очевидные (и иногда вполне оправданные) претензии: здесь и чудовищное расслоение общества, и политическая нестабильность, и сама «повестка дня», исключавшая проявление элементарной заботы государства о человеке.

У 90-х хватает, впрочем, и своих поклонников, справедливо упрекающих советский образ жизни в излишней расслабленности, а сам Советский Союз – в удушающей атмосфере всеобщего воодушевления по поводу очередного съезда партии… Дальше можно и не перечислять, все и без того понятно. Постперестроечные годы действительно стали для многих временем роста, в том числе и внутреннего, а это дорогого стоит и просто так не забывается.

Эти баталии были бы вполне невинным развлечением немногочисленной группы граждан, если бы не одна деталь: во всех ученых (и не слишком ученых) беседах нет ни слова о будущем. Ни единого. Нет этих слов и у большей части населения, которая по причине занятости в споры не вступает, но тоскует или о 90-х, или о 70-х сообразно своему представлению о «золотом веке» или же попросту надеется на то, что «все всегда будет, как сегодня».

Фигушки. Не будет ни как «сегодня», ни как в 93-м, ни как в 77-м. Если история нас чему-то учит, то только тому, что завтра никогда не похоже на вчера. А на позавчера – тем более. Беда всех вышеописанных баталий в том и состоит, что тоска по «временам оным» не имеет к будущему никакого отношения. А социального предвидения не сыщешь днем с огнем. Хорошо ли было жить при Брежневе – вопрос столь же пустой, как и сравнение России 2000-х с Россией Александра I. Возможно, что тогда было действительно лучше, чем сейчас, но что с того? Попытайся мы совершенно серьезно вернуть даже не «дней Александровых прекрасное начало», а куда более близкие 80-е, ничего, кроме карикатуры, не вышло бы все равно. Почерк у эпохи индивидуален, и, сколько ни крои будущее по старым меркам, получится абстрактный Геннадий Зюганов с его разговорами о том, как советский народ приближал коммунизм.

Будущее же – и в этом вся его привлекательность и вся чудовищность – всегда другое. Оно никогда ни на что не похоже, и именно такого будущего сегодня, к сожалению, нет.

Коммунизма не вышло: это поняли сначала ленинские соратники, попавшие в жернова сталинских чисток, а затем и все остальные

В России достаточно людей, которых завтра интересует не меньше, чем день сегодняшний. Социальным, экономическим и политическим прогнозированием заняты такие разные исследователи, как Сергей Переслегин, Александр Неклесса, Вячеслав Глазычев, Вадим Цымбурский; о будущем романы Дмитрия Быкова «ЖД» и Ольги Славниковой «2017». Но все они – каковы бы ни были тиражи книг – маргиналы, публичное пространство затянуто глухой пеленой безразличия ко всему, кроме цены на колбасу в 1983-м. Эта колбаса – вполне метафизический символ нашего общего поражения перед лицом истории, которая продуктами переработки мяса не измеряется.

Россия устала от утопий. Эта грустная истина – лучший ответ на все попытки обустроить будущее. Коммунизма не вышло: это поняли сначала ленинские соратники, попавшие в жернова сталинских чисток, а затем и все остальные. Олимпиада-80 на коммунизм не тянула, а придумать что-нибудь оригинальнее спортивных состязаний в беге и прыжках с шестом советская власть не умела. Но и свободный рынок оказался совсем не таким, каким виделся из 85-го. Вчерашние комсорги переквалифицировались в кооператоров, директора заводов стали председателями правлений, но люди в большинстве своем так и остались наемными тружениками. И что с того, что они стали работать на других хозяев? Мечталось-то не об этом, а о банковском счете и собственном доме. Чтобы «как на Западе». Не вышло.

Но нация, словно бы подчиняясь какой-то самоубийственной логике, не может быть нацией без мечты, без утопии, без будущего. Она очень скоро превращается в толпу, просто волей случая находящуюся на одной территории; век же толпы всегда недолог. По странной логике истории нация выживает только благодаря жесточайшему столкновению с утопией. Это страшный круг – от одной разбитой мечты до другой, но разорвать его – значит обречь нацию (и нас это касается, несомненно, в первую очередь) на медленное растворение в окружающем пространстве. Благо этого пространства достаточно. Нация же есть деяние, живое человеческое делание, невозможное без идеала и взгляда в будущее. Чем бы это «завтра» ни обернулось, историю делает только дерзновение, которое совсем не обязательно должно принимать формы коллективного помешательства. История знает примеры совсем иного дерзания, спокойного, исполненного собственной силы и не заканчивающегося гекатомбами жертв. Европейское Возрождение – самый яркий тому пример.

Возвращать необходимо не только историю и помнить не только о ней. Возрождение, отталкиваясь от античных образцов, не замкнулось на них: рисовал же да Винчи неслыханные летательные аппараты. Чтобы Икар больше не обжигал крыльев. Прошло несколько сотен лет, и человек взлетел, разорвав дурную бесконечность греческого мифа.

Как бы ни было страшно, мы должны вернуть себе не прошлое, а будущее. Выбрать растворение в пространстве или из последних сил рывок – насущно необходимо. Третьего, как водится, не дано.

А вы говорите, при ком жилось хорошо…