Александр Агеев: У времени в плену

Ну, это как большой босс: входит в свою контору с хорошего бодуна, дико осматривается вокруг и видит огромное количество сидящих за компьютерами, пьющих чай-кофе, грызущих орешки, перекуривающих на всех лестничных клетках своего офиса людей и спрашивает, предположим, своего заместителя по кадрам:

- Слушай, а что они все здесь делают?

- Босс, - отвечает зам, - да вы ведь сами приказали их всех набрать!

- Я?!. А, ну да, было дело, погорячился…

- Так их всех гнать?

- Нет, гнать как-то неудобно, подумают, что босс - дурак и тиран. Ты вот что сделай: четкий график работы для них составь, и чтоб мне всегда было понятно, кто, что, где и когда. Даже если они ничего не делают…

Подводить «предварительные итоги» - дело веселое, новогоднее, но бессмысленное. Как и само это название давней повести Юрия Трифонова

Вот так боги придумали членить время (то есть втискивать в какое-то подобие рабочего графика бесконечность) и подкинули эту идею нанятому ими для непонятных целей человечеству, чтоб ему жизнь медом не казалась.

Человечество быстро обучилось членить вечность на мелкие порции – сначала на тысячелетия, потом на века, потом на годы, а потом у каждого на запястье оказались часы с секундной стрелкой. Чем точнее они отсчитывали время, тем меньше было счастья.

Это я про Новый год, когда люди празднуют свое поражение в борьбе со временем.

Самое занудное чтение в пред- и посленовогодние дни – это чтение годовых отчетов в самых разных жанрах. Кто самый богатый. Кто самый сексуальный. Кто самый тупой. Кто лицо года. Кто задница года и кто его бюст.

А что? Задница и бюст – вещи вполне гуманитарные, в отличие от цен на нефть и процентов роста ВВП.

Вот и в литературной жизни конец-начало года – время подведения итогов, время анкет, на которые и я, аз грешный, иногда отвечаю, хотя очень хочется жить в вечности.

Вот, скажем, «Московские новости» спросили разных уважаемых литераторов, чем запомнился им прошедший год и чего они ожидают в году наставшем. Редакционное предварение построено вокруг «свинки», да не простой, а очень высокого полета, производства Рене Магритта: «… у его хрюшки, написанной в 1945 году, морда если все-таки свинская, физиономия настолько освобождена от банального смысла, что таит в себе тоску, которую можно назвать вселенской».

Через много лет Pink Floyd, запуская в небо над Лондоном свою «свинку» (см. на обложке их альбома Animals), тоже хотели что-то сделать со вселенской тоской. А что литераторы-то в прошедшем году с нею сделали?

Сергей Чупринин, главный редактор журнала «Знамя», полон оптимизма: «Отечественная литература, как это не раз уже случалось в ее истории, вновь претендует на роль властителя наших дум, стремясь стать временно исполняющим обязанности задремавшего общественного мнения».

Считает Сергей Иванович, что вернулось время литературы Больших Идей:

Михаил Шишкин

«К нам все увереннее возвращаются идеологические романы, семейно-социальные саги, политическая драматургия - все то, словом, что принято называть литературой больших идей. А то, что в 1990-е именовали поэзией частной жизни, защитой прав обывателя и стороннего созерцателя или еще раньше - в старосоветскую эпоху - обзывали то «мелкотемьем», то «искусством для искусства», сегодня либо прячется в тень, либо выглядит обдуманной оппозицией по отношению к попавшим в фокус общественного внимания «большим книгам» Дмитрия Быкова и Александра Проханова, Михаила Шишкина и Максима Кантора, Ольги Славниковой и Алексея Иванова».

Да я не против литературы больших идей, только список какой-то странный – шесть имен, решительно несовместных ни по эстетической, ни по идеологической шкале.

Да и до сих пор я не знаю, что такое литература больших идей.

Что такое большая (великая) литература - знаю.

Вот Флобер, например, «Госпожа Бовари» - есть там большая идея?

Вроде бы нет.

А литература великая. Вот «Дама с собачкой» Чехова – типичная «поэзия частной жизни», «мелкотемье» и пр.

Но литература-то великая? Возразите.

А что, Михаил Шишкин разве не «поэзией частной жизни» занимается - что во «Взятии Измаила», что в «Венерином волосе»? Да та же «поэзия частной жизни» - лучшие страницы книги Дмитрия Быкова о Пастернаке, которая в прошлом году и стала «Большой книгой» (то есть получила премию под этим названием).

Как-то вот не хочется в угоду стратегическим желаниям (да пусть будет литература больших идей, кто же против?) загонять в тень «защиту прав обывателей». Гоголевская, к примеру, «Шинель» куда у нас попадет – в большие идеи или в «защиту прав»?

Продолжить список?

Максим Кантор, упомянутый в «списке Чупринина», как-то кисловато относится к происходящему:

«В этом году возникло недоуменное чувство: неужели снова искусство появилось? Вроде бы говорить разучились навсегда, а поди ж ты - говорят.

Максим Кантор

Померещилось, потом мираж рассеялся, все осталось как прежде: газетные балагуры, остроумные критики, авангардные кривлянья, группа радикальных новаторов работает над проектом имиджа РАО «ЕЭС России». Очень много любопытного и, однако, главного не хватает».

Главного – чего? Как цитировал (не помню кого) один мой знакомый, закуривая при дамах без их разрешения – «Пускай в избе запахнет мужиком». Вот и Кантор, популярно пересказав сказку про щи из топора, брутально утверждает: «…не хватает топора, солдата, мужика. В присутствии настоящего мужика щи другой вкус имеют. Современное искусство варится по готовым рецептам: немного петрушки, немного морковки, щепотку антиутопии, ложку воспоминаний, две капли убеждений - и готово дело. А топора нет, не положили. И главное, взять-то неоткуда, забыли, что искусство варится из топора, делается мужчинами. Вот с этим ингредиентом у нас проблема. Чего другого - взглядов, иронии, беллетристики - навалом, а без мужчин щи не варятся».

Великая идея, однако. Но вот что-то не хочется мне встретиться на большой дороге с мужиком (солдатом), у которого топор за поясом (или «калашников» с двумя рожками). С этаким мужчиной на предмет «взглядов» мы вряд ли успеем обменяться мнениями, «иронии» моей он не поймет, беллетристику вряд ли любит (да и я не люблю, особенно когда в двух томах), а заячьего тулупчика, как у Петруши Гринева, у меня нет, чтобы откупиться от разбойника.

Кантору хорошо бы сойтись как-нибудь (при топоре или при автомате) со своим соседом по газетной полосе Алексеем Ивановым, который в своем творчестве «хотел обратить внимание на тему язычества, как одну из важнейших составляющих нашего общественного сознания». В обоих романах Иванова много топоров, стало быть, много горшков щей сварить было бы можно.

Но Топоров (который с большой буквы) не полюбил Кантора (не знаю, как насчет Иванова) тут, рядом, на нашем сайте: ««Худшей книгой года»… (из числа более или менее широко обсуждаемых) я бы назвал монументальный «Учебник рисования» Максима Кантора. Стихотворная рецензия на который вполне могла бы состоять из четырех строк, а то и вовсе из двух: «Хорошо тому живется, кто с молочницей живет...»

Щи да молоко – та еще смесь, не для впечатлительного желудка.

Хотя черт его знает, может быть, «Учебник рисования» Максима Кантора лет через сто войдет в школьную программу, вытеснив из нее «Войну и мир», а романы Ольги Славниковой запретят читать впечатлительным школьницам, поскольку буйная метафоричность будет признана каким-нибудь совещательным органом при президенте вариантом разврата.

Поэтому подводить «предварительные итоги» - дело веселое, новогоднее, но бессмысленное. Как и само это название давней повести Юрия Трифонова.

Боги наказали нас существованием во времени, но разного рода наркотические зависимости сейчас успешно лечатся, судя по телерекламе…