Андрей Левкин: Теоретическое телевидение

Интервью Познера было в «Аргументах и фактах» («Владимир Познер: «Отчего страну пичкают развлекухой?»), а Эрнст дал интервью Newsweek'у в лице Леонида Парфенова («Константин Эрнст: «Эра «цифрового» телевидения кончилась»)

Первый раздел интервью Познера выглядит немного анекдотично: «Сторожевой пес демократии» – такой подзаголовок. Довольно любопытно представить себе демократию, предполагающую штатную должность цепного пса. Но это рулит креатив редакции «АиФ», Познер-то имел в виду, что «СМИ – это такой сторожевой пес, который всё время лает, напоминая власти о проблемах и об ошибках, которые та совершает».

Казалось бы, если Первый уже разобрался с рейтинговой зависимостью, то, значит, кризис в целом преодолевается? А вот нет, получается как-то странно

Вообще, тоже любопытный вопрос: действительно ли функции СМИ состоят именно в этом? Ведь тогда получается, что базовой ценностью для медиа является власть. Что-то с демократией тут нестыковка.

Главный вопрос: «Отчего страну пичкают развлекухой?» В самом деле – а почему? Но здесь с неизбежностью возникает и другой вопрос: а кто, собственно, пичкает-то? Ответ на этот вопрос представляется куда более существенным. Но, раз уж в запасе имеется К.Эрнст, то с этим можно разобраться позже.

Познер же обращает внимание на то, что «представители власти и церкви тоже выражают своё недовольство телевидением. В частности, Сергей Иванов говорил о том, что идет оглупление населения». При этом само государство ничего не делает (в смысле – чтобы остановить этот процесс). «Думаю, что «сверху» существует жесткий контроль за информацией на федеральных каналах, но нет никакого давления, чтобы телевидение было иным, не развлекательным».

Познер приводит известную точку зрения на то, что у ТВ есть три задачи: информационная, развлекательная и просветительская. С первой дела обстоят достаточно шаблонно, со второй – всё в порядке, с третьей – никудышно. Новизна в заявлении отсутствует, хотя ведь и развлечения могут быть достаточно разными, так что тут уточнять надо. Но это частности, потому что названа главная причина всего: «Как мне кажется, люди, находящиеся у власти: а) не смотрят телевизор, поскольку много работают; б) не очень понимают последствия этого».

Второй пункт, похоже, означает, что они не понимают последствий тотального оглупления. По поводу же вывода имеются определенные сомнения. Ну разумеется, власть всесильна и всемогуща, но, кажется, всё-таки не до такой степени, чтобы фильтровать всё происходящее на всех каналах, оценивать это согласно некоторым внутренним ощущениям и устраивать взбучку руководству каналов. Какой такой властный орган может осуществлять «давление, чтобы телевидение было иным, не развлекательным»? Представить его структуру затруднительно. И ведь запрещающими функциями тут дело не ограничится: придется давать позитивные примеры правильного, не оглупляющего влияния. А это уже предполагает конкретную телевизионную деятельность.

Генеральный директор Первого канала, продюсер фильма «Дневной дозор» Константин Эрнст

Функции такого органа разрастаются, его конструкция принимает совершенно невообразимые формы. И, разумеется, это всецело идеологическая задача: создать такой аппарат, который бы целевым образом строил гармоничный контент для всех каналов на всё время их вещания. Да, в СССР справлялись, но ведь там была разработана изрядная идеологическая база, да и каналов было меньше. А сейчас? К тому же при таком повороте дела всенародно избирать надо будет уже не президента РФ, а главу данной корпорации, ведь именно он в этом случае и будет отвечать за реальность, разве нет?

А вот интервью лица, прямо ответственного за состояние дел. Эрнст с Парфеновым говорят именно о том, как все устроено, причем из слов Эрнста вполне следует, что никаких коварных заговоров на свете не существует, а есть весьма запутанный, но по-своему логичный процесс.

Прежде всего, Эрнст констатирует то, что «кончились времена телевизионного мессианства, когда ТВ в России больше чем ТВ! Они начались со «Взгляда», стало быть, с осени 87-го, когда страна смотрела, как мальчики в телестудии бьются с коммунизмом, и кончилось, скажем, в 96-м, когда перед вторым сроком Ельцина телевидение предложило обществу трансляцию последней битвы с коммунизмом». Существенно, что речь идет не столько о собственно политической составляющей процесса, а о том, что в некоторые исторические периоды политические процессы бывают зрелищными. Не всегда.

Далее, по Эрнсту, наступила «эра «цифрового» телевидения» – в смысле, цифра рейтинга стала полностью определять телевизионную повестку. «Появление этих цифр сообщество восприняло с восторгом, потому что увидело в нем гамбургский счет вместо прежнего полнейшего субъективизма... Рейтинги телевидение отстроили, структурировали, а потом они же его и удушили. С какого-то времени я стал говорить своим сотрудникам: строить сетку вещания по «Гэллапу» – это лететь по сбитым приборам; будем летать «по глазам», как летчики говорят».

Казалось бы, если Первый уже разобрался с рейтинговой зависимостью (а эти слова Эрнст говорит не впервые), то, значит, кризис в целом преодолевается? А вот нет, получается как-то странно. Все, вроде, всё понимают, но выхода из рейтинговой зависимости и перехода к другим правилам игры не происходит. Почему? У Эрнста такая версия: «Потому что каждому труднее убедить в новой правоте не другого, а самого себя. И потому что в логике прежней конкуренции мы многого достигли... Живя в той прежней логике, мы стали такими, как есть, она часть нас – каково нам от нее отказаться?»

Любопытно, что при этом Эрнст сетует на то, что «уже пару сезонов как аудитория, склонная к обсуждению, от телевизора в массе своей ушла; телевизор перестала смотреть общественность – те, чье мнение создает репутацию, работает на бренд канала». Но при этом он совершенно не поддерживает гипотезу Парфенова, состоящую в том, что «телеэволюции не может не мешать то, что все три общефедеральных канала – государственные или квазигосударственные». Он считает просто: если есть реальные проблемы, которые непосредственно решаются в эфире (как в 90-е годы), тогда это смотрят всерьез. «А сейчас сидят на программе «Судите сами» деятели СПС, «Яблока» и КПРФ, но они, даже споря, не создают поля напряжения, потому что сами знают: их споры ни на что не влияют».

Журналист Владимир Познер

И вот это существенно: речь идет о том, что проблема телевидения для Эрнста состоит отнюдь не в качестве самого политического поля, но в том, что искажаются базовые основы вещания. Фактически речь идет об имитации политического процесса, а это на пользу зрелищности не идет. Потому что фэйки приедаются. Это не совсем привычный подход к проблеме общественно-политического вещания, но он логичен, если вспомнить о том, что в 87-м «страна смотрела, как мальчики в телестудии бьются с коммунизмом». Речь-то не о самом политическом вещании, а о том, когда оно бывает зрелищным. В этой связи естественный вопрос: и что именно власть тут может отрегулировать так, чтобы удовлетворить естественные претензии Познера? Что же, ей надо усиливать и предлагать общественности свои противоречия, чтобы обеспечить востребованный телепродукт и изменить складывающееся отношение к телевидению, как к «развлекухе»?

Но тут еще один нюанс. Если продолжать считать, что все слои населения совершенно одинаково относится к телевидению, имея в виду его влияние на создаваемую картину мира, то – да, что-то такое делать надо. Однако в самом начале интервью Парфенов напомнил, что в конце года на сессии Национальной ассоциации телевещателей Эрнст оценил потери телевидения в 15–25% аудитории. И эта цифра вполне свидетельствует о том, что телевизионная однородность всего населения России является иллюзией. Но тогда пропадает и однородность восприятия телевидения как инструмента влияния. А тогда это уже совсем другое телевидение и инструменты управления им должны быть тоже другими. И, главное, становится непонятно: а зачем, собственно, им таким управлять?