Игорь Манцов: Спрятаться!

«Мы выбира-аем, нас выбира-ают…» Стремительно подсаживаюсь к голубому экрану, прихожу в полное недоумение. Номер выстроен так: прямо на сцене певица меряет одну пару туфель за другой. Попутно – нехотя, с ленцой – напевает. То есть было про любовь к мужчинам, стало про любовь к шмотью. Актуально, не поспоришь, но при чем песня Колмановского-Танича? Напишите про эту самую любовь к шмотью что-нибудь оригинальное свое, новорусское, исполняйте на корпоративных вечеринках, не трогайте без малого святое.

Как-то даже поежился. От растерянности предложил друзьям немедленно повысить градус напитка. Звякнули водкой, а потом еще. Певица Лолита тем временем перемерила полтора десятка пар, но так-таки ничего и не выбрала. Разбаловались.

«…Я за тобо-ою следую тенью, я привыка-аю к несовпаденью». Несовпаденье получилось вопиющее. У всякого постмодернизма должен быть логический предел. Два года смотрю свежее западное кино, неизменно удивляюсь тому, насколько там все серьезно. Жизнь, Смерть и Любовь, которая эту самую Смерть побеждает, – все это без дураков, без подмигиваний, без ерничества.

Юмор, сатира и неумеренные сарказмы откровенно надоели, опротивели. Какое-то у нас образовалось слишком смешливое население

У нас же до сих пор в чести перестроечные смехуечки. Ничего качественного нынешние ангажированные «художники» произвести не в состоянии, комплекс неполноценности подвигает их на подвиги, то бишь на искажение хорошего чужого. Бывает откровенная пародия, и это тоже, конечно, не фонтан. Но все чаще случается вот такое закамуфлированное снижение. Слово в очередной раз девальвировано, а сама идея осмысленного высказывания дискредитирована.

Чего тут больше: недомыслия или откровенного коварства? Да какая разница! Юмор, сатира и неумеренные сарказмы откровенно надоели, опротивели. Какое-то у нас образовалось слишком смешливое население. Так называемые мастера искусств потакают, ищут, чего бы там еще опустить.

Думал-думал, когда же это все началось? Понял, что не в перестройку, а много ранее. В перестройку вся эта смешливость набрала критическую массу и стала неуправляемой.

Читаю у литературоведа и театроведа Павла Громова запись от 1976 года: «Французская революция была жестокая, страшная. Их термидор – мрачное похмелье. Наши двадцатые годы совсем другие. Было от термидора в нэпе, но в массе над этим смеялись…» Поразительное свидетельство очевидца! «Годы первые революции были трагичны, страшны», - настаивает Громов. Все так, и трагичны, и страшны, да. Однако испугавшиеся собственного волюнтаризма большевики хитроумно внедрили нэп, и вот тогда потерявшая всякие духовные ориентиры страна отдала себя во власть духу торговли. Тут-то, видимо, и случились первые смехуечки.

«Все на продажу!» Недавние трагические события – революция, братоубийство, голод – предстали в неожиданном свете: «…в массе над этим смеялись». Ничего себе.

20-е годы – по-своему замечательные и по-своему свободные. Именно в 20-е, однако, возникает, закрепляется на уровне коллективного бессознательного всепожирающий сарказм советского образца.

Периодически листаю свежеизданный том Анатолия Гребнева «Дневник последнего сценариста» (М., 2006), нахожу массу интересных наблюдений. Вот одна из самых неожиданных записей, датированная апрелем 1946 года: «Атомную бомбу перестают воспринимать как нечто серьезное. Ее «обхохмили». Куплеты на летних эстрадах сделали ее анекдотом».

Потрясающее свидетельство!! Оказывается, главным оружием советской пропаганды были не столько пафосные передовицы и показательные судебные процессы, сколько юмористические скетчи. Подумать только, со времени Хиросимы и Нагасаки не прошло и года, а власть уже успела совершенно «успокоить» людей, сумела дать агрессивной Америке асимметричный ответ. Несколько тысяч хохмачей всего за несколько месяцев активной целенаправленной работы на сценах летних театров и районных дворцов культуры сняли проблему с повестки дня.

В голову моментально приходит воспоминание об Аркадии Велюрове, герое замечательной картины Леонида Зорина и Михаила Козакова «Покровские ворота». Вспоминайте, вспоминайте этого импозантного гения советской эстрады, сыгранного Леонидом Броневым:

За гуманизм, за дело мира
Бесстрашно борется сатира!
Пусть на дворе ненастный день,
Сатира разгоняет тень!

Анатолий Гребнев

Персонаж Олега Меньшикова смеется над кичливым стариком Велюровым, но выходит – смеется зря. «Велюров» – это же центральная фигура советского социума и это же становой хребет. Не рабочий, не колхозник, не офицер госбезопасности и не гнилой интеллигент, а пересмешник!

Получается, страна конструировалась усилиями подобных Велюрову хохмачей, а отнюдь не усилиями конструктивных, позитивных, ответственных мыслителей. Все держалось на идее сарказма и на идее отрицания, а не на идее строительства, не на идее добра и красоты.

«Мы наш, мы новый мир построим!» – Хочется поинтересоваться, на каком основании этот мир будет воздвигнут? – «Например, всех засмеем! Царя, помещиков, тысячелетнюю государственность, церковь, Бога, дьявола, империалистов, ядерную боеголовку, всех, всех, всех. Всех засмеем и во всем усомнимся».

«Я – Велюров! Я же – Велюров!!! Я служу Мосэстраде!» – оказывается, «Покровские ворота» много глубже, чем мне представлялось. Неудивительно, что Советский Союз стремительно рухнул и распался. Как говорил Фрунзик Мкртчян в замечательной картине «Мимино», «я так хахатался!»

Сначала Советская власть засмеяла все, что было до нее, потом все, что было вокруг нее. Несколько позже осмелевшие, во всем изверившиеся советские люди засмеяли саму эту власть. Сегодня процесс продолжается. Вот уже осуществляется дезактивация того реального смысла, который несли в мир «старые песни о главном». Определенно, признак нездоровья. Клиника.

Возвращаясь к Гребневу, порассуждаю о жанре дневниковой прозы. В опубликованном после смерти автора дневнике на порядок меньше позы и своекорыстия, нежели в книге прижизненной, заведомо предназначенной для печати. Конечно, всякий знаменитый автор дневника втайне рассчитывает на посмертную публикацию и поэтому бессознательно зачищает текст от разного рода неполиткорректности. Однако степень зачистки тут намного меньше, нежели в прижизненной книжке. Дневник – это частное мнение, это мгновенный отклик и это моментальный снимок. «Коллективное бессознательное» и «социальное воображаемое» влияют на дневник минимальным образом. Если автор честен перед собой, если он наблюдателен, если вдобавок обладает мало-мальскими аналитическими способностями, его частное мнение становится куда более объективным свидетельством о времени, нежели позднейшие «научные труды», нежели «история» с «социологией». Ведь «большая наука» всегда обслуживает текущий политический момент, а значит, осторожно сверяется с «линией партии», то бишь с доминирующей в обществе точкой зрения на предмет и на минувшую эпоху. «История» с «социологией» чреваты искажением. Дневник умного человека – нет, не чреват.

Читать очень хорошего драматурга Анатолия Гребнева – одно удовольствие! Впрочем, вру: не только удовольствие, но и польза. Листаю, листаю – оставляю одну закладку за другой…

1962 год: «Юлий Карасик рассказал мне случай. Он возвращался ночью из студии телевидения – ехал в автобусе, который развозил участников вечера и гостиничный персонал. С ним ехали техники, осветители – ребята 20-25 лет, в черных свитерах, белых рубашках, узких брюках. Модные мальчики, и вот каждый из них (а жили они в разных концах города) требовал, чтобы шофер подвез его к самому дому, хотя были узкие переулки, где трудно развернуться, а до дому – рукой подать, и ничего не стоило пробежать пешком. Нет, точно до дому. Пожилой шофер злился, но молчал – он был на работе. Черт возьми, правы ли мы, когда вслед за Аксеновым и Евтушенко восхищаемся этой молодежью? Это – поза, «желтая кофта» или суть? Стиляга с благородной душой, нетерпимый к лжи и показухе, – это звучит красиво, но… правда ли это? Никого, ничего не жалко. Никому ничем не обязаны. А ведь все-таки обязаны…»

Поздравительная открытка ко дню 8 Марта - выпущена в 70-е годы

1964 год, запись иного рода, смешная, жанровая: «На своем вечере поэт получает записку из зала: «Женат небось?»

1966 год, важный штрих к портрету советской творческой интеллигенции: «Б. Д. с гордостью сообщает всем знакомым, что его картина зарублена там, наверху. А картина-то – короткометражка, но – зарублена, запрещена, что придает ей значение! Д. Х., снявший нечто вполне ортодоксальное, «проходимое», как у нас теперь говорят, тоже хвастался мне: «Романов топал ногами, ему резко не нравится мой фильм». Так хочется, чтобы «топал ногами» Романов. Это стало уже хорошим тоном. Неприлично не иметь неприятностей!»

Еще 1966 год: «О классовом расслоении общества. Дети – в «языковых» школах, возникает новая элита, но не дворянская – со своей культурой, традициями, а мещанская – «из грязи в князи». Эти как раз и станут самыми активными фигурантами перестройки с ускорением.

1967 год: «Капице-сыну я что-то сказал про его отца. Ходят легенды, что старик во все времена пользовался своей независимостью, выгонял кадровиков и парторгов и т. п. Сергей Петрович переглянулся с приятелями. Сказал сдержанно: «Ну, легенды, они и есть легенды…» Во как! Слишком много легенд и фальсификаций. Либеральная общественность силилась превратить в диссидента любого приличного человека.

1967 год, смешное, но и поучительное: «Душанбе. Живем на правительственной даче. Для чего-то отправили сюда «Июльский дождь». Люсик Каплунов сказал, что это фильм века. Таджики деликатно молчали». Не было, короче, никакой «единой и неделимой страны»! «Твоя моя не понимай». Но все-таки не стреляли, а «деликатно молчали».

1968 год, крайне любопытная запись: «Демократический праздник 8 Марта. Суета, толпы в магазинах, пьяные. Во всех учреждениях – подарки женщинам. Все больше входит в моду. В этом году всюду праздновали даже 23 февраля, как «мужской праздник». И тоже – подарки и т. д. Что за процесс? Как жажда духовной жизни? Или доброты? Или просто праздника среди серых будней?» Археология повседневности!

1968: «Ивана Пырьева, оказывается, отпевали в Елоховской церкви. Это было сделано в глубокой тайне – так же, как и служба на 40-й день. Двое друзей его, тоже коммунисты, ездили договариваться с церковным начальством. Идеи идеями, а Бог все-таки есть…»

1971: «В учреждениях – «черные кассы». Конечно, женщины. Каждый месяц по пятерке, жребий, кому-то сразу – 50 р., на следующий месяц получает другая… Подарки к Новому году, к 8 Марта, к 23 февраля… Новый стиль жизни…»

1971: «Таллин. У главного редактора, эстонского еврея, два сына – официанты. Один, впрочем, уже администратор в ресторане. Другой – бармен, плавает на пассажирском теплоходе, с туристами – Хельсинки и обратно. Высокие ребята, блондины, мать – эстонка. Отец не стесняется их профессии. У нас бы стеснялся. Здесь это почетно: бармен!»

Поэт Евгений Евтушенко

1974: «Мне в Ленинграде сказали, что чуть не самый большой конкурс в этом году был в Институт торговли (!)». Смотрите, в 1974 году Гребневу такой вот новый общественный приоритет удивителен, непонятен! Все только начинается.

1978: «Чемпионат мира по футболу. ТВ из Аргентины. Даже в футболе кончилось время звезд. Коллективно играющая, старательная бразильская команда. Времена Пеле и Гарринчи, Эйсебио и Беккенбауэра прошли. Футболисты без имен. Даже у голландцев так быстро сошел Круифф, и – никого». Забавно, но после чемпионата-2006 писали похожее: «…Четверть века назад были настоящие звезды, а теперь совсем не то!»

1979: «Современные поэты, и Евтушенко не в последнюю очередь, страдают манией величия. «Я и Россия», «целую Россию в уста». Поэт не может избавиться от постоянного ощущения собственной значимости». На минувшей неделе Евгений Евтушенко – почетный гость популярного ночного ток-шоу на Первом канале. Ровно та же самая повадка, те же самые самолюбование с самовосхвалением. Но ведь 27 лет прошло!! Кто сказал: «Новая Россия?» Та же самая, та же самая. Хронический застой, одно и то же…

1980: «…И мы увидели нашего Сережу, худого, робкого, с подбитым носом. Он поедает шоколадные конфеты, жадно сует в рот жвачку, озирается. И мы слышим старую историю про «дедов, салаг и помазков». «Помазок» – это он, Сережа, отслуживший ровно год, что уже выводит его из разряда угнетаемых «салаг», но еще не дает звания «деда». «Дед» – это после полутора лет службы». Обратите внимание, в 1980-м вся эта изощренная дедовщина – «старая история». Старая, как советский мир.

…Одна из лучших картин, снятых по сценарию Анатолия Гребнева, называлась «Частная жизнь». Симптоматичное название. Стиль поведения, оставляющий надежду на выживание в любую, самую тоскливую или, напротив, самую разухабистую эпоху.

Телевизор – по минимуму. Коллективные мифы – не подпускать на пушечный выстрел. Водка с близкими друзьями. Баня с воблой. Футбол по субботам. «Большая перемена» – каждые полгода. С головой в любимую работу. Договариваться о терминологии. Следить за тем, чтобы слова непременно употреблялись в их первоначальном значении. Никогда ни над чем не смеяться.

Завести дневник: впоследствии кому-нибудь пригодится.