Павел Руднев: Смещение «Сатирикона»

В последнее десятилетие «Сатирикон» вошел широким шагом. Прошедшая, но не проходящая эпоха была триумфальной – «Сатирикон» действительно стал лучшим театром Москвы. Ровно дышащим, идущим к публике без провалов и неудач, внедряющим новый стиль менеджмента. Это сегодня редкий театр, который не вызывает сомнений в ценности своей репертуарной модели.

В 2000 году Владимир Путин, еще не ставший президентом, посетил «Сатирикон» в день 50-летия Константина Райкина, в день премьеры «Контрабаса». И тогда зал как-то очень рефлекторно встал на ноги, завидев фигуру нового монарха. Стало абсолютно очевидно, что культурная политика государства меняется.

Борис Ельцин любил и привечал диссидентскую интеллигенцию, гонимых в прошлом художников, опирался на «старых работников культуры». Его главным театром был политизированный «Ленком», который он щедро одаривал, театр эзопова языка, якобы предвосхитивший перестройку. Путин выбрал другой образ культуры – Константина Райкина с его бешеным темпераментом, чисто менеджерским подходом к сцене, с его злой волей к победе, его способностью меняться. Именно в путинскую эпоху Райкин сыграл три свои великие роли – Контрабасиста, синьора Тодеро и Ричарда III.

Стало абсолютно очевидно, что культурная политика государства меняется

О многом говорит известный райкинский принцип – в репертуаре его театра на основной сцене должны всегда идти семь спектаклей, ни больше ни меньше. Своеобразная формула устойчивости. Это вопрос выживания репертуарного театра: спектакль идет 2-3 раза в месяц, и только так, по мнению Райкина, можно крепить мускулы спектакля, тренировать актерский организм и его не заморозить.

Достаточно взглянуть на вялые репертуары других московских театров, чтобы оценить принципиальную позицию «Сатирикона», нашедшего самый верный ход к энергии выживания театрального организма – к проблеме, о которой другие просто перестали дискутировать, предоставив право времени и случаю руководить процессом.

У Райкина обостренное чувство самолюбия, порой он выстраивает довольно агрессивные взаимоотношения с обществом, требуя, буквально требуя признания персональных заслуг. Эта актерская гордость, ничего не имеющая общего с бахвальством и тем более чувством «белой кости», пока еще ни разу его не подводила, сообщая Райкину и его театру бешеный ритм постоянно рабочего состояния, как бы…постоянной «эрекции», бодрости тела и духа.

Райкин – «рабочий» театра. Семейные связи сыграли с ним и добрую, и недобрую шутку. «Сатирикон» имени Аркадия Райкина сегодня – театр принципиально не-райкинский, а такой, каким его совершенно не предполагал видеть Аркадий Исаакович. В этом измененном, переломанном стиле театра – глубокая воля Райкина-сына, нашедшего лично свою формулу успеха.

В определенном смысле Райкин-сын все время борется с Райкиным-отцом за право быть самостоятельным и... побеждает. В трехсотлетнем синьоре Тодеро – тиране-Мафусаиле – в спектакле Роберта Стуруа Райкин сыграл собственного отца. Иронично и любовно.

Его правление «Сатириконом» началось с виктюковских «Служанок», спектакля, отразившего эпоху и меняющийся эстетический и нравственный кодекс человека, освободившегося от идеологии. По собственному же признанию, испугавшись Виктюка – его «демонической» природы, «грандиозных имитаций» и «всепроникающего яда» – и в то же время признавая его цивилизационный вклад, Константин Райкин уводит «Сатирикон» в начале 90-х в другую, противоположную сторону.

Тогда он пошел на сознательное снижение планки театра и делал то, что теперь называют «антрепризный театр внутри репертуарного», – легковесные постановки, танцевальные, простодушные. Тогда они резко отличались от всего московского репертуара, который еще не успел стать коммерческим.

Константина Райкин (фото satirikon.ru)

Первая половина 90-х вся ушла на нужды маркетинга – публику нужно было приучить к убогому кинотеатру на ветреном просторе Марьиной Рощи, до сих пор не благоустроенному. Из массы недостатков Райкин сумел извлечь массу выгоды – отдаленный театр он превратил в о с о б ы й, «особняковый», да попросту модный – такой, куда люди готовы приехать и с приключениями.

Этот период был периодом накопления публики, накоплением авторитета. С этого периода «Сатирикон» уже не знал проблем с наполнением зала – по крайней мере, они всегда как-то решались. В театре появился очень мощный директор Анатолий Полянкин – сегодня одно из первых имен в идеологии и практике театрального топ-менеджмента, и возглавляемый двумя сепаратно мыслящими лидерами театр ринулся вперед.

В «Сатириконе» начали ставить первачи: Фоменко, Фокин, Машков, Бутусов, Невежина, Стуруа. Театр, стабильно выпуская один-два хита в сезон, постепенно достиг первых вершин театрального истеблишмента, неизменно входя в рейтинги и лауреатские списки. Сам Константин Райкин сумел с помощью первого эшелона российской режиссуры достичь статуса «первого актера России». Но сумел сделать и большее: доказать, что «Сатирикон» – не театр одного актера. Суханов и Аверин, Стеклова и Иванова, Сиятвинда и Добронравов, Трибунцев и Вдовина составили костяк труппы. Выпустив актерский курс в Школе-студии МХТ и показав новых актеров «Сатирикона» в спектакле «Страна любви», Райкин еще и оказался первоклассным педагогом.

«Сатирикон» – самый стабильный театр Москвы. С таким мощным багажом и отложенной премьерой «Собачьего сердца» в режиссуре Владимира Машкова «Сатирикон» подошел к «Смешным деньгам», о которых до первого показа было уже заранее известно, что Райкин делает абсолютно коммерческий проект «на потребу публики».

Смотришь на его декорацию перед началом спектакля при отсутствующем занавесе – на веселенький павильон со скошенной мебелью и лестницей, дверьми и буржуазной обстановкой гостиной (типичный антураж антрепризных комедий) – и понимаешь, что «Сатирикон» отъехал по меньшей мере на 15 лет назад, в эпоху своих «Мнимых больных», «Багдадских воров» и «Этих свободных бабочек». В эпоху пестрых одежд, «танцевального театра», громкой музыки и беспредельного радушия, когда, как становится ясно с высоты сегодняшнего опыта, Константин Райкин наступал на горло собственной песне.

Сцена из спектакля "Смешные деньги" (фото Владимир Мышкин)

Если искать профессиональные недостатки «Смешных денег», они лежат в области восприятия и недочетов драматургической техники. Пять лет назад комедия Рэя Куни «№ 13» еще могла прослыть откровением в комедийном жанре. Постановка Владимира Машкова во МХАТе была идеальным современным продуктом, шедевром стиля и сценического дизайна, кристально точно выстроенной смеховой параболы. Дальше российский театр узнал «Слишком женатого таксиста» и «Смешные деньги» и... обман рассеялся.

Рэй Куни владеет одним единственным драматургическим методом, он «методоцентричен», он моностилист. В каждой пьесе изображается весьма нервная атмосфера, большой переполох в большом доме – постороннее событие взрывает традиционный ход вещей в заведенном как часы и всем наскучившем механизме. Чтобы спасти репутацию или выиграть, люди начинают безбожно и бесконечно врать, наслаивая ложь пластами, вовлекают и вербуют в свой лживый батальон все новых и новых соратников. Жертвы лжи начинают играть несвойственные им роли и выкручиваются из самых запредельных ситуаций. Главные темы для обыгрывания – гомосексуализм, насилие, туповатость, провинциальность, жажда наживы. Лживая «легенда» раздувается до масштабов снежного кома и рассыпается в один момент, когда главный лгунишка наконец хочет рассказать правду.

Эта событийная модель используется Куни с конвейерной точностью. Представьте себе, если бы Гоголь модель «Ревизора» развил бы еще в дюжине комедий: ревизор в армии, ревизор на торговом корабле, ревизор в Священном синоде, ревизор в Польше, ревизор в дирекции Императорских театров. И в каждом из сюжетов использовал бы ту же немую сцену, тот же приход настоящего ревизора, а сцены вранья, любовных домогательств, падения Бобчинского повторялись бы в четко выверенном по часам моменте шоу.

«Смешные деньги» написаны хуже двух первых комедий Куни. Беда этой пьесы, которую не удалось победить спектаклю, – зашкаливающее число сценических событий. Здесь ситуация меняется не каждые десять минут, как принято в идеальной пьесе положений, а каждую минуту или полминуты. Количество новой информации, которую нужно узнавать зрителю и переваривать, противоречит всем законам восприятия. На сцене наблюдается каша из событий. Идея овощного салата моментально исчезает, если ингредиенты порезать чуть мельче, чем обычно, если измельчить их до размеров гречки. В какой-то момент мозг просто отключается.

В «Смешных деньгах» актерам чертовски не хватает текста, они устают от моторности и пустоты фраз – порой их бывает просто жалко. И Суханов, и Нифонтова, и Аверин, и уж тем более Марина Иванова – куда более сложные актерские организмы, даже в жанре плоской комедии достигали куда больших актерских вершин.

Удивляешься умению скрывать свои интеллектуальные запросы. Каким сложным и бесконечно изобретательным может быть Константин Райкин и в режиссуре, и в актерской технике. Здесь же, в «Смешных деньгах», мы свидетельствуем тотальное насилие над самим собой, постоянное желание ущемить свои художественные потребности.

Есть ли смысл в такой зажатости? Если зажимать себя, то ведь когда-то случится опасная сублимация. Есть ли вообще смысл в «коммерческом проекте», когда именно «Сатирикон» всегда обладал секретом успеха, а именно – умением интеллектуально насыщенное искусство сделать продаваемым? Ионеско и Кундера, Нотомб и Мердок, Зюскинд и Шекспир – сатириконовский репертуар не повторяется ни в одном театре Москвы.

Театр Константина Райкина сегодня очень хочется призвать ставить перед собой более сложные задачи. Вопросы театральной экономики никогда не складываются из принципа «как продать простое», главный вопрос маркетинга – это всегда «как суметь правильно продать сложное». Дальше в сторону «Смешных денег» идти «Сатирикону» нет никакого смысла, иначе путь, некогда начатый постановками Фоменко и Фокина, окажется всего лишь случаем, а Москва потеряет театр, где обычно бывает не так, как всегда и у всех.